Катрин Блюм

Кроме того, он волен был заказывать рубашки, носовые платки и воротнички одни за другими, что давало ему возможность триста шестьдесят пять раз в году заходить в магазин мадемуазель Риголо.

Из этого количества дней мы должны вычесть воскресенья, но не потому, что по воскресеньям мадемуазель Риголо закрывала свой магазин, а потому, что все субботы, начиная с восьми часов вечера, Бернар приезжал и увозил свою кузину, и привозил ее обратно в понедельник, в восемь часов утра.

Нужно заметить, что как только Парижанин узнал об этой традиции, он сразу же перестал не только заказывать что-либо по воскресеньям у мадемуазель Риголо, но даже справляться, готовы ли те вещи, которые он заказывал раньше.

Между тем мадемуазель Риголо предложила отправить Катрин в Париж. Это предложение, как мы уже говорили, было благосклонно принято Гийомом Ватреном и матушкой Ватрен; конечно, Бернар бы высказал этому некоторое сопротивление, если бы он не лелеял мечту о том, что благодаря этому между ненавистным Луи Шолле и любимой Катрин Блюм возникнет расстояние в семьдесят два километра. Эта мысль, по мнению Бернара, смягчала боль разлуки.

Но хотя в то время и не существовало железной дороги, семьдесят два километра вовсе не являются препятствием для влюбленного, особенно когда он служит управляющим по торговле лесом как любитель и не должен просить отпуск у своего хозяина, а вдобавок имеет 500 франков на карманные расходы.

Вышло так, что вместо двух путешествий, которые Бернар совершил в Париж в течение 18 месяцев, Шолле, будучи свободным в своих действиях и получая в конце месяца такую сумму, какую получал Бернар в конце года, совершил двенадцать таких путешествий.

Кроме того, существовал еще один важный факт. После отъезда Катрин в Париж Шолле перестал тратить деньги на рубашки в магазине мадемуазель Риголо на площади Ла Фонтен в Вилльер-Котре и перенес свои заказы в магазин мадам Кретте и К на улицу Бург-Лабе, в дом 15.

Нужно, однако, сказать, что Бернар был немедленно поставлен Катрин в известность об этой перемене, которая была очень важной для мадемуазель Риголо, но не менее важной и для него.

Так уж устроено человеческое сердце: хотя Бернар и был уверен в чувстве, которое испытывала к нему его кузина, это преследование Парижанина внушало ему сильное беспокойство.

Двадцать раз ему приходила в голову мысль найти повод к ссоре с Луи Шолле, которая закончилась бы ударом шпаги или выстрелом из пистолета. Постоянно упражняясь, Бернар прекрасно стрелял, благодаря одному из своих друзей, который служил старшиной в полку и дал ему столько уроков фехтования, сколько он только пожелал, прекрасно владел шпагой, и если бы представился подходящий момент, то дуэль не представляла бы для него никакой сложности.

Гораздо сложнее было найти повод для ссоры с человеком, на которого ему не в чем было пожаловаться; он был вежлив со всеми, а с ним даже больше, чем с другими. Это было просто невозможно!

Итак, нужно было ждать подходящего случая.

Бернар ждал 18 месяцев, но случай ни разу не представился. И вот, в день приезда Катрин Блюм, ему попадается на глаза письмо, адресованное к этой девушке, и он узнает, что адрес на этом письме написан рукой его соперника!

Понятно, что при одном виде этого письма Бернар побледнел и пришел в сильное волнение. Как мы уже говорили, он повертел его в руках, вынул из кармана платок и вытер им лоб. Затем, подумав, что платок ему еще понадобится, он заложил его за манжет рукава левой руки, вместо того чтобы положить в карман, и с видом человека, принявшего важное решение, распечатал письмо.

Матье следил за ним со своей злобной улыбкой, не без удовольствия замечая, что по мере чтения Бернар становился все более бледным и взволнованным.

— Так вот, мсье Бернар, что я сам подумал, беря это письмо из кармана Пьера… я подумал: «Прекрасно! Я узнаю для мсье Бернара обо всех проделках Парижанина, а заодно заставлю побегать Пьера!» Действительно, я не ошибся, когда Пьер пришел сказать, что он потерял письмо… идиот! Как будто он не мог сказать, что отнес его на почту! Это было бы большим преимуществом, так как в этом случае Парижанин, думая, что первое письмо отправлено, не написал бы второго, мадемуазель Катрин его бы не получила и, следовательно, не ответила бы на него!

При этих словах Бернар, который перечитывал письмо во второй раз, остановился и издал звук, похожий на рычание.

— То есть как это ответила? — закричал он. — Ты хочешь сказать, несчастный, что Катрин ответила Парижанину?

— Вовсе нет, — сказал Матье, прикладывая руку к щеке, слов но защищаясь от второй пощечины, — я этого и не думал говорить!

— А что же тогда ты хотел сказать?

— Я говорю, что мадемуазель Катрин — женщина и что искушение всегда подстерегает дочь Евы!

— Я тебя спрашиваю, точно ли Катрин ему ответила, слышишь, Матье?

— Может быть, и нет… Но, Боже мой! Вы же знаете, что точно ничего сказать нельзя!

— Матье! — закричал Бернар с угрозой в голосе.

— Во всяком случае, он должен был сегодня утром выехать ей навстречу в своем экипаже!

— И он поехал?

— Поехал ли он? Разве я могу об этом знать, если я провел сегодняшнюю ночь в пекарне? — удивился Матье. — Но вы хотите это узнать?

— О, конечно, хочу!

— Ну так нет ничего легче! Вам стоит только спросить об этом в Вилльер-Котре — первый же человек, «у которого вы спросите: „Проезжал ли здесь в своем экипаже в сторону Гондревиля мсье Луи Шолле?“, ответит вам положительно!

— Да! Но поехал ли он туда?

— Или поехал, или нет… Вы же знаете, что я — идиот. Я вам сказал, что он должен был туда поехать, но я вовсе не говорил вам, что он туда поехал!

—  — Но как ты можешь знать об этом? Действительно, ведь письмо распечатано и запечатано снова…

— Ах! Может быть, Парижанин распечатал письмо, чтобы, как говорится, дописать постскриптум!

— Так, значит, это не ты распечатал и запечатал его снова?

— А зачем, позвольте вас спросить? Разве я умею читать?

Разве я не глупое животное, которому не смогли вбить в голову даже начатков алфавита?

— Это правда, — прошептал Бернар, — но тогда, как же ты узнал, что он должен выехать ей навстречу?

— Так он мне сказал: «Матье, утром нужно вычистить лошадь, так как в шесть часов я должен выехать в экипаже навстречу Катрин».

— И он назвал ее просто Катрин?

— А вы ждете, что он будет церемониться?

— А, — прошептал Бернар, — если бы я был там, если бы я имел счастье это слышать!

— То вы бы дали ему пощечину, как мне или, скорее всего, вы бы ему ее не дали…

— Почему ты так решил?

— Потому что, хотя вы прекрасно стреляете из пистолета, но в лесу у мсье Рэзэна на просеке есть деревья, все изрешеченные пулями, которые доказывают, что он тоже неплохо стреляет; хотя вы прекрасно владеете шпагой, но ведь однажды он дрался на дуэли с помощником инспектора, который в свое время был телохранителем, и, как говорят, славно его отделал!

— Ну и что? — спросил Бернар, — ты думаешь, это меня остановит?

— Я этого не говорю, но, может быть, вы немножко подумаете, прежде чем дать пощечину Парижанину, как вы дали ее бедному Матье Гогелю, который беззащитен, как ребенок!

Чувство, похожее на жалость, смешанную со стыдом, шевельнулось в сердце Бернара, и, протянув руку Матье, он сказал:

— Прости меня, я был неправ!

Матье робко протянул ему свою холодную дрожащую руку.

— Однако, — сказал Бернар, — ведь ты меня не любишь, Матье!

— О, милосердный Боже! — вскричал бродяга, — как вы можете так говорить, мсье Бернар!

— Ведь ты лжешь каждый раз, как только открываешь рот!

— Прекрасно! — сказал Матье. — Предположим, что я солгал… Но зачем мне это нужно, близкий ли друг Парижанин для мадемуазель Катрин, поедет ли или не поедет он встречать ее в своем экипаже? Какое мне до этого дело, с тех пор как мсье Рэзэн, который делает все, что хочет мсье Шолле, ожидая, что тот женится на его дочери Эфрозин, отослал Пьера и взял меня вместо него к себе в услужение? Я должен вам сказать, что он даже и не знает, что я, из преданности к вам, достал из кармана старика это письмо! Этот проклятый мэтр Пьер с виду-то очень тихий и замкнутый человек, но увидите, мсье Бернар, что в тихом омуте черти водятся!