Авантюристы

На зов явился старик солдат и остановился у притолоки.

— Чего изволите, ваше благородие? — спросил он.

— Кликнуть сейчас карету!

— Какую карету, ваше благородие?

— Мы вот с Алешей поедем ко мне.

— Этого, ваше благородие, нельзя-с.

— Как нельзя? Пошел вон! Покликать карету!

— Я вам с учтивством, ваше благородие, докладываю: я вас не пущу, не приказано.

— А! Не пустишь! Не пустишь, гарнизонная крыса!

Фон Вульф схватил старика за шиворот и тряс как грушу. На выручку старика вбежал капрал.

— Что здесь за шумство! — крикнул он. — Я солдат позову.

— А! Солдат позовешь! — накинулся на него Алеша.

— Беспременно позову, здесь не кабак.

— Вон! Видишь, гнилая крупа!

И Алеша вынул из-за пояса пистолет. Другой торчал у него там же.

— Вон! А не то… Ты знаешь, каналья, что мы офицеры? — кричал он.

— Вон! — повторил и Вульф, бросив трепать вахмистра. — Налево кругом, марш!

И вахмистр и капрал должны были удалиться, потому что они справедливо опасались, как бы арестованные офицеры не пустили в дело пистолетов.

Оставшись вдвоем, буяны успокоились. Дорожинский опять присел к гуслям и запел:

А фон Вульф опять стал шагать из угла в угол и разговаривать сам с собою.

— Это он из ревности, старый башмак… Он давно догадывался, что Маша ему рога приставила… Еще бы, старый тюфяк! Ein plumper Kerl!.. А холуям его от меня еще достанется, не доноси!.. Нет, уеду опять в Цесарию, а оттуда в Турцию. В этой варварской стране жить нельзя, за всякий пустяк арестуют, Donner-Wetter! [11] И Маша уедет со мной, теперь он ее поедом ест… Дом продам, и уедем…

— Эй, господин барон! Вы что, меня не слушаете? — перестав играть, заговорил Дорожинский.

— А ты что пел? — спросил фон Вульф.

— Что? А разве ты не слыхал?

— Не слыхал, Алеша.

— Я… я Машеньку твою пою.

В это время в комнату вошел дежурный офицер с секретарем надворного суда и с шестью стоявшими на карауле солдатами.

— Здравствуйте, господа, — сказал офицер.

— Здравствуйте, — отвечал фон Вульф. — Что вам угодно?

— Мне приказано отобрать у вас оружие.

— Со мной нет оружия.

— Но у господина Дорожинского за поясом пистолеты.

— Да-с, — отвечал Дорожинский запальчиво, — есть, только я их не отдам вам, господин офицер. Они мне нужны для защиты.

— На вас никто не нападает.

— Сейчас нападали.

— Кто же?

— Нахал капрал и вахмистр.

Не успел он это выговорить, как солдаты бросились на него и схватили за руки. Началась борьба. Дорожинский успел повалить двух солдат, но другие держали его за руки.

— Барон! Федя! Друг! На выручку! — кричал арестуемый.

— Пустите его, — вмешался было барон фон Вульф; но офицер с секретарем и двумя солдатами заступили ему дорогу.

— Подлец! Канальи! Разбойники! — кричал Дорожинский.

Но его повалили на пол и отняли пистолеты. Пистолеты оказались заряженными. Дорожинский продолжал наступать на солдат.

— Перестаньте буйствовать! — закричал на него секретарь. — А то я велю вас обоих связать.

— Связать! Меня? — подступил к нему фон Вульф.

— Да, и тебя, не посмотрю, что ты барон, может быть, ты бродяга!

— Я бродяга!

— Да, праздношатающийся, может быть, самозванец.

— Так вот же тебе, н-на!

Звонкая пощечина огласила комнату, и секретарь, схватившись за щеку, стремительно убежал в судейскую камеру.

Офицер старался успокоить расходившегося барона, говорил, что секретарь сам виноват в получении удара по щеке, что он не смел говорить так дерзко офицеру и что он за это будет наказан; но что и господину барону не следовало прибегать к самоуправству. Пистолеты же ни в коем случае нельзя было оставить у господина подпоручика, что это строго воспрещено законом.

Буяны опять успокоились, и офицер увел с собою солдат.

— А, черт с ними! — махнул рукой Дорожинский. — Давай лучше петь, Федя.

— Я не хочу петь, мне не до пения, — отвечал фон Вульф.

— Что так? Ты все по своей Машеньке убиваешься, Федя? Эх, плюнь на все! Ведь когда-нибудь помрем… Помнишь?

Так-то, Федя… И не такие были, как мы, да помирали…

Вот что, Федя, голубчик… Сын роскоши, прохлад и нег, а я что? Я подпоручик… Ты вот барон, и майор, и ротмистр, и кавалер ордена "de la Providence", а я что? Подпоручик! Вон говорят: курица — не птица, подпоручик — не офицер, а ты птица, орел!

— А он смел меня бродягой назвать!

— Плюнь на это, Федя… Помни это, голубчик:

Но фон Вульф не мог успокоиться. Он быстро встал и направился в судейскую камеру. Там, кроме секретаря, никого не было. Смирнов сидел, приткнувшись к столу, и что-то писал, не оборачивая головы. Фон Вульф подошел к нему и, схватив за ворот, приподнял со стула.

— Что ты! Что ты! — испуганно вскрикнул тот

— А! Знаешь, кто я? — тряс его Вульф.

— Как же… ой! Знаю, Федор Иванович Вульф…

— А! Теперь Федор Иванович!

— Ой, пустите!

— То-то, пустите… У меня чины, баронский титул, а ты назвал меня бродягой!

— Караул!

— Меня император Иосиф Второй лично знал…

— Батюшка! Федор Иванович! Простите!

Фон Вульф выпустил жертву из рук и ушел в свою комнату.

— Вот что, Федя, — обратился к нему Дорожинский, — ты там, я слышал, того? Нет, Федя, ты помягче будь к народу-то… Вить они, приказные, что! чернь народ… А Державин что говорит?

Вот что, брат Федя… Сын роскоши, прохлад и нег… А мы что!

— А я! — ударил себя в грудь фон Вульф:

И вдруг какой-нибудь секретаришка нижнего надворного суда! Да я его, тррр! Donner-Wetter!