Авантюристы

— О чем? Я и сам, брат, не знаю; о том, что шепчет это море, о чем плачут эти чайки.

— Эка выдумал! Да море ничего не шепчет, так, зря плещется. А о чем плачут чайки — да просто рыбы захотели: они ведь жадные, все им жратвы мало.

— А все же думается, — возражал первый.

— Чудак ты, посмотрю я на тебя, — качал головой его собеседник, — мечтатель ты!

— А разве тебе ни о чем не думается?

— Ни о чем… ну, конечно, поесть это хорошенько, выпить, переглянуться с пригоженькой.

— Ну да я не о том… Я вот сижу тут с тобой, а мне и думается многое, многое: как когда-то смотрела на это же синее море Ифигения, как пристал к берегу ее брат, как Одиссея прибило к этим берегам.

— Да, может, этого никогда и не было, а ты свои мозги бередишь.

— Нет, было… Вот и чайки всегда так кричали… Да и чего не видел этот берег! И генуэзские, и венецианские корабли, что приезжали в Крым за невольниками, и чубатых казаков на их лодочках, и Одиссея…

— А, ты все со своим Одиссеем! Ты скажи лучше, что теперь эти татарские берега видят: великую русскую царицу, цесарского императора, разных посланников, весь генералитет! Вон посмотри, как в Севастопольской бухте расцвечены всякими флагами корабли… А то Одиссей, Ифигения! Да эти полуголые грекосы ничего подобного и не видывали.

Вдруг внизу, значительно правее того места, где сидели собеседники, за обрывом крутой скалы послышался отчаянный женский крик.

— Спасите! Спасите! — доносились откуда-то вопли невидимой женщины.

Собеседники вскочили на ноги и стремительно бросились к тому месту обрыва, откуда неслись крики. Когда они обогнули один выступ скалы, то за ним, у края бездны, неровными зубьями и отвесною потом стеною спускавшейся прямо в море, увидели мечущегося в отчаянии пожилого толстого мужчину, который заглядывал вниз, в бездну, и в ужасе кричал неведомо кому:

— Батюшки, помогите! Батюшки, погибла! Кто в Бога верует, спасите!

— Что, где? Кто упал? — спрашивали прибежавшие на помощь.

— Голубчики! Родимые! Жена моя оборвалась, Маша моя! — вопил толстяк, дрожа всем телом и падая на колени перед прибежавшими. — Спасите, спасите!

Тот из прибежавших, которого собеседник его называл «чудаком» и «фантазером», высокий, стройный и плечистый блондин, со смелым, даже дерзким взглядом голубых глаз схватил толстяка за плечи и стал трясти.

— Где, где она? Куда упала?

— Спасите! Спасите! — вновь послышался женский, но уже более слабый крик, и, казалось, очень близко, почти под ногами.

"Чудак", бросив толстяка, повернулся на крик и глянул с крутизны вниз, но за торчащими над обрывом камнями ничего не увидел. Тогда он лег на землю и пополз к краю обрыва.

— Милашевич! — крикнул он. — Держи меня за ноги, оба держите!

Тот, кого он называл Милашевичем, и толстяк исполнили его приказание: они уперлись коленями в землю и стали держать того, который полз к обрыву.

— Отпустите немного!.. Так… будет… держите крепче!..

Он вытянулся во весь рост, придерживаясь за край обрыва, и глянул в бездну.

— Вижу, вижу, — проговорил он радостно, — сударыня, держитесь! Подождите несколько секунд, только не оглядывайтесь в пропасть и не шевелитесь.

Ему представилось страшное зрелище, от которого леденела кровь. Молодая красивая женщина, смертельно бледная, упершись ногами в край отвесного обрыва, нависшего над морем, и прижавшись к такой же отвесной стене, отчаянно держалась руками за выдающийся из скалы камень. И над нею, и под нею изрытые бороздами стены скал. Малейшее движение, слабость в руках или ногах, головокружение — и она неминуемо должна была низринуться в бездну со страшной высоты. Из-под ног ее выскользали камни и скатывались в море. Но ей подняться на скалу не было никакой возможности, хотя до уступа, с которого она упала, скорее сползла, на этот ужасный карниз, руки ее доставали на несколько вершков. Но и там уцепиться было не за что, кроме скатывающихся вниз камней.

Белокурый смельчак в мгновение ока сообразил, как ему начать действовать.

— Держитесь! — крикнул он снова. — Я сейчас к вам… Потяните меня!

Его потянули за ноги. Со вздувшимися на лбу жилами, с налившимися кровью глазами поднялся он на ноги и торопливо пошел вправо в обход острого выступа. Там вела влево вниз узенькая покатость вроде карниза. Он пошел по этому карнизу, обрушивая камни, которые скатывались с кручи, прыгали по острым выступам скал и с гулом низвергались в море. Несколько ниже он уже должен был ползти, чтобы приблизиться к краю обрыва, к тому самому месту, где несколькими четвертями ниже он уже видел оцепеневшие на камне пальцы молодой женщины, а еще ниже — ее мертвенно-бледное лицо и глаза, в которых виднелся невыразимый ужас. Черные волосы ее в беспорядке падали на белое платье, а соломенная шляпа с голубыми лентами глубоко-глубоко внизу колыхалась на гладкой синеве моря.

Смельчак был у цели. Он опустился на колени, уперся этими коленями в выдавшийся перед ним камень и нагнулся.

В одно мгновение жилистые руки его вцепились в прикипевшие к камню руки молодой женщины, словно тисками сжали кисти их и потянули…

Но опора для смельчака, колени, была слишком слаба в наклонном положении, а тяжесть повисшего в его руках тела слишком велика… Он собрал все свои силы: лицо его побагровело от натуги… Еще мгновение — и две жертвы разом стремглав полетят в море…

Но он осилил! Женщина была подтянута на уступ; только она была уже без сознания.

— Она спасена! Молитесь Богу! — огласил скалы и море радостный крик.

— Маша моя! Маша моя! — рыдал от счастья муж, но выступ скалы мешал ему видеть, что делалось внизу. — Маша! Голубка! Иди скорей!

— Она в обмороке! Погодите! — отвечали снизу.

Обморок продолжался, впрочем, недолго. Она открыла глаза. Над нею, стоя на коленях, склонился кто-то незнакомый и держал ее за руку. Над нею, выше, нависли скалы, а там, глубоко внизу, синело ужасное море. Она вспомнила эти голубые глаза, которые глядели на нее в самую страшную минуту жизни.

— Вы спасли меня… Кто вы, добрый ангел? — слабо спросила она.

— Я, сударыня, странствующий воин-иностранец.

— Ваше имя, сударь мой?

— Барон фон Вульф, к вашим услугам.

Она притянула его руку к губам и поцеловала.

— Что вы, сударыня! — вырвал он руку.

— Я должна ноги ваши целовать… Я так хочу жить!

Поддерживаемая своим спасителем, она поднялась.

— Да, я здесь было погибла… Тут камни осунулись…

— Дайте руку, вот так… держитесь… сюда ступайте… не глядите вниз…

— С вами я не боюсь.

— Ступите ногой вот сюда, так… Придержитесь за этот уступ…

— Благодарю, вы мой спаситель!

— Вот мы и выбрались! — радостно сказал наконец фон Вульф. — Вот ваша супруга, государь мой! Берегите ее…

Толстяк бросился на колени, плакал и не знал, чьи ноги обнимать — женщины ли от радости или ее спасителя…

— Машурочка моя! Голубушка!.. Государь мой! Спаситель! Милостивец!

— Поздравляю! — обнимал своего друга Милашевич. — Ты герой!

Толстяк не скоро пришел в себя. Он порывисто обнимал жену и ее спасителя.

— Государь мой! Кому я обязан спасением моего сокровища? — бормотал он. — Кого я должен благодарить, за кого молиться?

— Имею честь рекомендоваться: майор прусской службы, барон фон Вульф, а это мой друг корнет Милашевич, — отвечал блондин.

— Очень рад, очень рад! Службы ее императорского величества генерал-майор Ляпунов, Ляпунов-с… сочту за честь… жена моя, Мария Дмитриевна-с… Ах ты ласточка моя!.. Да как ты туда угодила? Я и опомниться не могу… вдруг слышу, крик… Ах ты, Господи!.. Ах вы, благодетели мои!

— У меня до сих пор руки и ноги дрожат, — сказала молодая генеральша, — я сяду.

— Садись, садись, Маша! Ишь бедная!.. И как это тебя угораздило?

— В самом деле, сударыня, — вежливо обратился к ней фон Вульф, — расскажите, как вы там очутились?

— Стыдно и признаться, — отвечала молодая женщина, краснея, — просто по глупости, по капризу… В Крыму я первый раз теперь: к мужу вот из Москвы приехала.