Властелин мира

Обуреваемая этими сомнениями, певица решила покинуть Берлин. Что до Рабласи, он поставил на карту все. Спасти его могла только донна Эухения: лишь разъезжая вместе с ней, выдавая себя за ее любовника, он мог жить так, как того желал, — играть, делать долги, ускользая от полиции. Довольно скоро он убедился, что донна Эухения его не любит. Впрочем, это было ему безразлично. Он не собирался оставаться с ней вечно, тем более что она вознамерилась поехать с гастролями в Париж, свой родной город. Рабласи выжидал лишь удобного случая, чтобы или овладеть певицей — столь же недостойным способом, каким пытался овладеть Терезой, — или же скрыться, похитив ее состояние.

К несчастью для него, донна Эухения вела себя очень осторожно. День ото дня она испытывала к нему все большую неприязнь. Возможно, ей уже стало известно, что он игрок и совсем не тот, за кого выдает себя. Она никогда не оставалась с ним наедине. Когда Рабласи бывал у нее, ее близкой подруге, Луизе д'Армильи, не разрешалось покидать ее, в крайнем случае Луизе надлежало находиться в соседней комнате. Тайком певица даже написала дону Лотарио, прося еще раз дать ей разъяснения и сообщить всю правду. Но это письмо уже не застало молодого испанца в Берлине. Он уехал оттуда раньше донны Эухении. Певица этого, правда, не знала. Все ее мысли были заняты тем, как отделаться от Рабласи, который стал для нее сущей обузой.

Еще в конце дня, когда он заглянул к ней всего на несколько минут, она встретила его очень холодно, и Рабласи заподозрил, что певица что-то замышляет, и решил поторопиться с осуществлением своих планов. А тут еще неприятный инцидент с бароном. Рабласи понял, что медлить больше нельзя. И на этот раз он по своему обыкновению рассчитывал на великодушие и отходчивость, свойственные всякому честному человеку. Он надеялся, что д'Эпине не обратится сразу в полицию. Он был уверен, что впереди у него целая ночь, и не собирался упускать свой шанс.

Был поздний вечер, впрочем, не настолько поздний, чтобы его повторный визит выглядел непростительной дерзостью. Он велел доложить донне Эухении, что его привели к ней обстоятельства чрезвычайной важности.

Певицу он застал в салоне. Встретила она его крайне сдержанно. На предложение сесть он ответил отказом.

— Простите, мадемуазель, что я опять явился к вам… — начал он.

— Напротив, я даже рада, — ответила донна Эухения. — То, что я собиралась сообщить только завтра, я смогу сказать вам уже сейчас. Луиза как раз у Терезы…

— Как? — с притворным, а может быть, и искренним удивлением спросил Рабласи. — Разве мадемуазель Тереза в Париже? Я не знал!

— Для меня это тоже новость, — сухо ответила донна Эухения. — Я случайно узнала об этом сегодня утром и сразу же послала к ней подругу. Разговор у них получился долгий, и Луиза подробно передала мне все, о чем они говорили. Удивление, вызванное ее рассказом, оказалось настолько велико, что мне трудно его с чем-нибудь сравнить, разве только с презрением, какое я испытываю к вам. Вы обманывали меня, господин де Ратур! Использовали меня, чтобы отомстить Терезе! Что еще заставило вас добиваться моего расположения — не знаю, но то, что рассказала о вас Тереза, не слишком лестного свойства, и если хотя бы половина этого правда…

— Простите, а нельзя ли мне услышать этот рассказ целиком? — насмешливо поинтересовался Рабласи.

— Оставьте ваши остроты и подумайте лучше о собственной безопасности! — заметила донна Эухения. — Тереза передаст дону Лотарио, что вы в Париже, и этот молодой испанец…

— …попытается очернить меня, где только сможет! — закончил Рабласи. — Вполне естественно. К сожалению, я не в силах помешать ему. Завтра на рассвете, а если успею, то еще этой ночью мне придется покинуть Париж.

— Так спешно? — с явным облегчением спросила певица.

— Увы, мадемуазель. Вернувшись домой, я обнаружил письмо своего родственника. Он пишет, что мой брат, офицер в Марселе, проиграл крупную сумму и вообще так запутался в долгах, что есть опасение, как бы он не застрелился, тем более что шансов вернуть долги чести у него нет. Поэтому я должен раздобыть здесь, в Париже, как можно больше денег и спешить к нему. А у меня самого — ни гроша! К кому мне обратиться? Мои парижские друзья небогаты, кое-кто из них в отъезде, а завтра утром мне уезжать!

Жалобный тон, каким были сказаны эти слова, призван был тронуть сердце певицы. И донна Эухения не устояла.

— Сколько денег вам нужно для брата, господин де Ратур? — сочувственно спросила она.

— Родственник написал о восьмидесяти тысячах франков. По его мнению, чтобы немного привести в порядок дела брата, на первое время хватит и этой суммы. Я, разумеется, подумал о вас, мадемуазель, и если бы вы смогли…

— Восемьдесят тысяч франков! Такой суммы у меня нет. Но, может быть, для спасения вашего брата достаточно и пятидесяти тысяч? Я готова одолжить их вам!

— О, донна Эухения, вы ангел! — воскликнул Рабласи. — Уже недалеко то время, когда я смогу все чистосердечно объяснить и одолеть своих врагов. Тогда и вам станет ясно, что обманул вас не я. Впрочем, оставим это! Что толку говорить, если я не в силах ничего доказать!

Он говорил это с единственной целью — заполнить томительную паузу, которая непременно возникла бы, когда донна Эухения отошла к своему секретеру. При этом он следил за каждым ее движением. Певица отперла секретер, выдвинула потайной ящик и достала пачку банкнотов и ценных бумаг.

В тот же миг Рабласи подскочил к донне Эухении и, обхватив ее за талию, крепко прижал к себе; ладонью он зажал ей рот, а свободной рукой сгреб деньги.

Все произошло настолько быстро, что певица не успела даже крикнуть. Впрочем, будучи женщиной сильной, она сумела вырваться и подбежала к окну. Разбила стекло и начала звать на помощь.

— Дьявольщина! Не хватало еще поднять переполох! — в бешенстве вскричал Рабласи, продолжая лихорадочно обшаривать ящик в поисках банковских билетов. — Ну, наконец-то!

И он торопливо рассовал по карманам свою добычу.

Между тем на донну Эухению от неожиданности и страха словно оцепенение нашло, она не могла издать больше ни звука. Все, что проделывал Рабласи, казалось ей тяжелым, мучительным сном. Лишь когда негодяй с довольным видом задвинул опустевший потайной ящик, она, опомнившись, заступила ему дорогу.

— Вы обокрали меня, сударь! — воскликнула она. — Да вы просто вор!

— Хватит! Думайте что хотите — мне безразлично! У меня нет времени болтать с вами! Прочь с дороги!

Однако певица как будто вновь обрела все свои физические и душевные силы и не двинулась с места.

— Отсюда вам не выйти! — вскричала она с угрозой. — Тереза права! А я все никак не могла поверить. Теперь вижу: вы самый заурядный грабитель, а может, и того хуже — убийца! Я передам вас полиции!

Рабласи резким движением оттолкнул певицу. Казалось, борьбы не избежать, но в этот миг дверь распахнулась.

— Именем закона, вы арестованы, Этьен Рабласи! — раздался голос полицейского комиссара, а затем появился и он сам в сопровождении своих подчиненных и Франца д'Эпине. — Так и есть! Это он, Рабласи!

Изрыгая проклятья, Рабласи оставил певицу и мрачно уставился на вошедших.

— Он обокрал меня! Забрал все мое состояние! — вырвалось у донны Эухении.

— Ложь! — возразил Рабласи. — Когда я вошел в этот дом, при мне было триста тысяч франков!

— А мне известно, что у него в карманах не было ни франка! — вмешался барон. — Все, что будет у него обнаружено, он украл. Готов поклясться!

Полицейские увели Рабласи в соседнюю комнату.

В салоне остались только двое — певица и Франц д'Эпине. Теперь, когда все было позади, донна Эухения внезапно побледнела и в изнеможении опустилась в кресло. Барон подал ей воды.

— Сколько же времени мы не виделись, мадемуазель! — сказал он. — Не знаю, помните ли вы меня, но…

— Разумеется, помню! Вы барон д'Эпине!

— Значит, вы узнали меня… Как же вы не побоялись в столь поздний час остаться наедине с этим типом? И поблизости никого не было?