Черные Мантии

Этот молодой человек изрядно будоражил мысли собравшихся.

Бурное оживление наблюдалось также при виде лица, занимавшего высокий пост в правительстве, того, кого в рассказе о похоронах полковника мы именовали незнакомцем. За ним как тень следовал маркиз де Гайарбуа. Незнакомец приветствовал Лекока и его юного спутника.

Но если бы вы только знали, как далеки от этой суеты были Эдме и Мишель, Морис и Бланш, в каких заоблачных высотах парили они над этой сутолокой! Впрочем, Морис только что встретил своего отца, бывшего комиссара полиции, и тот, пожимая сыну руку, многозначительно произнес:

– Я рад видеть вас здесь.

Точно такая же сцена произошла между господином Роланом и Этьеном; в отличие от Мориса, Этьен не был влюблен, но, снедаемый театральной лихорадкой, он сладострастно вдыхал ароматы своей драмы. Считая себя автором пьесы, Этьен старался уловить малейшие детали действия, и не замечал, как сам постепенно становился одним из ее персонажей. Он чувствовал приближение катастрофы, подстроенной неизвестными ему людьми. Эти люди должны были стать его добычей, он жаждал выследить их.

К часу ночи господа Ролан и Шварц из префектуры сошлись в узком оконном проеме.

– Кажется, все произойдет сегодня ночью, – произнес бывший комиссар полиции и попытался улыбнуться. – Нам собираются доказать, что мы напрасно спокойно спали все эти семнадцать лет.

Советник мрачно повторил:

– Именно сегодня ночью. Нам собираются это доказать.

Человек, не знакомый ни одному из собеседников, приблизился к ним, и, отвесив почтительный поклон, тихо произнес:

– Будьте готовы, господа. Пароль: «Правосудие никогда не ошибается».

Собеседники вздрогнули; щеки чиновника запылали от гнева.

Но незнакомец вновь отвесил им бесстрастный и вежливый поклон. Это был всего лишь посланец, для него смысл переданных им слов, несомненно, был сокрыт. Господин Ролан и господин Шварц из префектуры молча переглянулись и позволили посланцу удалиться.

IX

ИСКУПЛЕНИЕ И ЛЮБОВЬ

Красавца Мишеля снедала тревога, и неизвестно, что бы он натворил, если бы не трепещущая от счастья Эдме Лебер, сумевшая передать ему частичку той радости, ко-торую испытывала она сама. Те, кто видел девушку в этот вечер, могли бы поклясться, что ее прекрасные глаза никогда не знали слез. Она удерживала Мишеля от бессмысленных поступков, ибо в часы решающего испытания он сознавал свою бесполезность, и от этого приходил в ярость. Эдме делала все, чтобы успокоить нашего бедного героя, чувствовавшего себя марионеткой в руках умелого кукловода. Он все время порывался оборвать поддерживающие его нити, хотя и понимал, что тут же упадет и вряд ли сумеет сам подняться. Понимала это и Эдме и, зная пылкую натуру Мишеля, содрогалась от страха; единственным выходом в создавшемся положении было протянуть время, и она заставляла Мишеля забывать о времени.

Кто-то шепнул Эдме: «Не дайте Мишелю натворить глупостей!» Но если стараниями Эдме Мишель ничего не предпринимал, то это вовсе не означало, что о нем забыли. Не знаю, долетели ли двусмысленные намеки, оброненные в прихожей всесильным Домергом, до гостиной, но внезапно гости принялись упорно искать сходство между мужественным красавцем Мишелем и бароном Шварцем, чье лицо походило на морду разжиревшей ласки. Ошибки быть не могло: эти два человека были похожи друг на друга, как день и ночь; но ночь, как известно, сестра дня, а потому «семейное сходство» бросалось в глаза.

Высокий и исполненный благородства молодой человек был плодом греховной страсти юных лет. Все помнили о его недавнем расточительстве и о том блестящем положении, которое он занимал среди парижской золотой молодежи. Сама опала его более всего напоминала отцовское наказание; к тому же баронесса, будучи матерью единственной дочери, не должна была питать к нему нежных чувств и наверняка настраивала против него барона. Но вы уже убедились, что Париж никому не верит на слово и будет обдирать шелуху, пока не докопается до истины. Париж успевает делать все. Вам кажется, что свежие сплетни заставляют парижан забыть о том, что случилось вчера? Тогда давайте послушаем еще немного.

– Надеюсь, вы согласитесь со мной, маркиза, что господин префект присутствует здесь отнюдь не ради прусского короля?

– Разумеется, нет, граф, просто здесь сегодня весь свет. Мы ведь тоже здесь!

– Бомба взорвется, я вам предсказываю. Гайарбуа сказал мне, что у этого Лекока де ла Перьер такие связи… Вы же понимаете!

– Да он настоящий кудесник, этот Лекок!

– В конце концов, сегодня в Париже не меньше пятидесяти тысяч человек в один голос твердят: Черные Мантии! Нет, положительно этот Лекок станет министром!

– И каким же образом?

– Очень просто: господин барон удвоит обещанное приданое, чтобы стать тестем принца крови.

– И вы туда же – поверили этой сказке о Людовике Семнадцатом!

– Мне кажется, что мы снова вернулись к тому, что эта ассоциация Черные Мантии, или, иначе, сборище заговорщиков…

– Господин Лекок только что говорил с баронессой Шварц! Господи, как она побледнела!

– Надеюсь, что при новом режиме воцарится настоящий порядок.

– На мой взгляд, – обращался в скромном узком кругу попутчик из Ливри к госпоже Бло, рантьерше, – проживание в Париже этого весьма состоятельного частного лица отнюдь не пойдет столице во вред.

А рантьерша отвечала загадочным тоном:

– Вы знаете, о чем все шушукаются? Дом полон полицейских шпионов. Мой бедный Бло уверен в этом: он их за версту чует! Кажется, убийца этой графини Корона сейчас здесь, на балу.

В эту минуту человек, с самого начала именуемый нами незнакомцем, быстрым шагом покинул гостиную. Маркиз де Гайарбуа остался. Вид у него был озабоченный.

Когда отзвучали последние аккорды кадрили, в открытые окна издалека донеслись пронзительные выкрики шарманщика:

– Волшебный фонарь! Спешите видеть!

– Куда же девался этот пресловутый господин Лекок? – через несколько минут спросила маркиза.

– Исчез… вместе с префектом полиции.

– А разве что-то случилось?

Однако баронесса была совершенно спокойна и продолжала одаривать всех очаровательными улыбками. Барон Шварц старательно исполнял роль радушного хозяина дома и с удовлетворением отмечал, что праздник удался!

Почти в то же время человек, передавший загадочные слова Ролану и начальнику отдела префектуры, подошел к баронессе и приветствовал ее. Баронесса механически поклонилась ему, как она кланялась сегодня вечером всем гостям. Отвечая на поклон хозяйки дома, человек произнес фразу, услышанную только ей одной:

– Он ждет вас в вашей в комнате.

Баронесса Шварц не перестала улыбаться, однако под ее глазами мгновенно пролегла черная тень. Посланец удалился. Через несколько секунд баронесса встала и оперлась на руку Мишеля; тот испуганно спросил ее:

– Что с вами, матушка?

Ибо даже через плотную ткань платья он почувствовал, что рука матери холодна как мрамор. Барон издали наблюдал за ними. В соседней гостиной баронесса отпустила Мишеля.

– Я скоро вернусь, – сказала она. – А ты возвращайся к Эдме.

И с прежней ослепительной улыбкой она направилась к лестнице, ведущей в семейные апартаменты. Сердце ее билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит из груди, упадет на ступени и разобьется на тысячи кусков. Словно юная девушка, спешащая на первое в своей жизни свидание, она взволнованно шептала:

– О, если бы он назвал меня Жюли!

Банально утверждать, что улыбка часто помогает женщине скрыть ее истинные чувства – щемящую тоску или отчаянную надежду. Вот уже три долгих часа Жюли молча улыбалась гостям, в то время как душа ее стенала, а сердце захлебывалось от рыданий. Теперь же она чувствовала, что воскресает, просыпается после долгого семнадцатилетнего сна. Жюли вновь была юной, пылкой, пытливой, страстной и женственной, в тысячу раз более женственной, чем была тогда. Вот уже три часа, как Жюли, в отличие от большинства дочерей Евы, легко справлявшихся с подобными задачами, прилагала поистине нечеловеческие усилия, чтобы скрыть счастье, которым она упивалась, и страдание, истерзавшее ее душу, мучительные страхи и упоительнейшие надежды, всевозможные мысли и изнуряющую боль утраты – словом, все те чувства, кои испытывает влюбленная девушка шестнадцати лет.