Граф Феникс

– Мне кажется, что патенты, а главное, рекомендательные письма высоких в ордене особ избавляют господина Калиостро от применения к нему статута, направленного против любопытствующих особ, в Европе принятых легкомысленно, как часто там бывает? – заметил Гагарин. – Имя господина Калиостро знаменито…

– Вот именно, князь, – живо перебил, переходя на русский язык, Елагин. – Именно так! Ныне в Европе даже к наивысшим степеням без разбора невежды допускаются. Да вот, недалеко ходить за примером: два повара-француза, бывшие у меня в услужении и, кроме ложных счетов, не умеющие ничего писать, показали мне подлинные грамоты их лож, где они не только разными шотландскими рыцарями, но один из них рыцарем Розе-Круа и Востока сделан. Они, кроме имен, ложных слов и лент, ничего не знают. Отойдя от меня, они продолжают в вольном каменщичестве упражняться. Здесь есть также две ложи в домах у министров, с моего дозволения: одна французская ложа «Скромности», другая итальянская – «Комуса». В них упражняющиеся мастера оба французы и повара. Один из них, господин Бабю, на поварнях Бецкого упражняется в своем искусстве и делает весьма добропорядочно торты, желе, муссы и всякие кремы. Да! А между тем эти кухари – каменщики, и даже не долее как в пятницу должно быть у них собрание обеих лож для принятия нескольких поваренков разных наций в компаньоны и мастера. Если бы я запретил им работать, они бы не преминули открыть ложи по дозволению, данному в патентах от «Великого Востока» Франции и гроссмейстера Дюка де Шартра. Из этого примера заключите, как мы должны быть осторожны. Кто такой сей пришелец, и действительно ли он граф и знаменитый Калиостро, или пройдоха?

– Осторожнее, ваше превосходительство, он, может быть, по-русски понимает! – заметил граф Строганов.

– Ну, где ему понимать! Посмотрите на физиономию! В самом деле, лицо Калиостро приняло совершенно лунатическое выражение, глаза блуждали под потолком, и казалось, что он не только ничего не понимает, но едва ли помнит, что он на земле и в телесных границах находится.

– Он ничего не понимает, – подтвердил Гагарин. – Но все же письма, им представленные…

– Ах, князь! – с досадой перебил Елагин. – Ужели вам приведенного примера недостаточно? Но едва ли и сам сей граф Калиостро не из поваров будет! У него сейчас такая мина, словно он на горячей плите в кастрюле мешает, а пар ему клубом в морду бьет, так он ее задрал. Письма! Патенты! Все это отмычки, может быть, воровские, чтобы проникнуть в наши чертежи. Нам весьма осторожными быть надо уже потому, что русские люди безмерно доверчивы к иностранцам, и всякий, кто по-французски болтает, у нас за великую персону принимается. А язык этого графа весьма груб, и прононс его более кухарю приличен, нежели подлинному графу. Иное дело его супруга. Прелестная сия особа может быть приобретением для нашего театра. Потому заявление господина Калиостро, что у него нет ничего театрального, – напрасно! Мне Габриэлли на репетиции о сей красавице рассказывала, что она через карлицу свою познакомилась с ней. Красавица отлично поет!

– Вполне разделяя мнение вашего превосходительства о необходимости соблюдения величайшей осторожности, – сказал Строганов, – все же нахожу, что если сей визитер подлинный Калиостро, то он может это подтвердить великими силами, коими тот знаменитый муж заслужил изумление всех народов. Во многих ложах за границей статуи ему воздвигнуты с надписью «Божественному Калиостро». Итак, пусть он обнаружит пред нами те силы и великое искусство, о которых сейчас говорил, хотя бы в чем-либо. Это будет лучшее удостоверение его личности.

– Прекрасно сказано, достопочтеннейший брат! – подхватил Мещерский. – Испытаем этого пришельца и на деле увидим, чего он стоит.

– Пусть он себя покажет, пусть покажет! – подтвердил и Куракин.

Единогласие решения все члены капитула подтвердили дружным ударом молотков.

С приятнейшей и любезнейшей улыбкой Елагин на отличном французском языке объяснил Калиостро, чего от него требует капитул.

Калиостро выслушал и спокойно кивнул.

Ржевский поспешил заменить запасными шандалами со свечами старые, уже выгоревшие почти до бумаги.

ГЛАВА Х

Искусство Калиостро

Некоторое время все сидели в торжественном молчании ожидания. Любопытство членов капитула было напряжено до высшей степени. Калиостро казался погруженным в глубокие размышления. Представлялось, что он молился, так как губы его беззвучно трепетали. Вдруг поднялся с кресла. Правой рукой обнажил блестящий меч. В левой откуда-то появилась небольшая курильница с ручкой. Он подул в отверстие на конце ручки, изображавшей змея с раздутой шеей, и из отверстия вырвалось облачко слащаво-ароматического дыма.

С курильницей и мечом Калиостро быстро обошел всю ложу. Клубы дыма, струясь за ним, составили знак Меркурия – большой круг с рогами и крестом.

Став затем лицом к востоку и ко всем членам капитула, Калиостро поставил на пол курильницу, из которой прямой струей подымался густой дым, и стал громко читать непонятные заклинания. При этом он наступал, как бы фехтуя с невидимым противником, грозно топал и махал мечом… Затем вложил меч в ножны и встал неподвижно, беззвучно шевеля губами и обводя собрание странными, какими-то оловянными зрачками чрезвычайно расширившихся глаз. Все смотрели на магика. Вдруг он указал на зеркало, висевшее на его груди, как бы приглашая соединить взоры на нем. Потом провел по зеркалу рукой, и оно стало черным и блестящим, как агат. Провел по зеркалу второй раз, и в центре его появился огромный, изумительной огранки, чистоты и блеска алмаз. Пока все любовались его игрой, Калиостро покачивался, простирая руки, и монотонно завывал на восточный странный мотив какие-то стихи на неведомом языке. Вдруг взмахнул руками, и все ясно увидели, что пламя девяти свечей, горевших на полу, поднялось до половины комнаты и извивалось девятью пламенными языками… Он опустил руки – и языки опустились к светильникам. Калиостро вновь поднял руки, и огонь опять поднялся… И так до трех раз.

Это простое, но чудесное явление наполнило ужасом членов капитула. Но все сидели неподвижно, скованные странным оцепенением, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой… Только сердца их учащенно бились, порою пол начинал уплывать из-под их кресел, и тихо позванивало в ушах.

Неожиданно в руках гостя появилась изящная серебряная флейта. Он поднес ее к губам и извлек гармоничный, стонущий звук, потом отстранился от нее. Флейта сама по себе продолжала издавать до боли сладостный звук. Калиостро повел флейтой, и таинственные голоса невиданных инструментов, как будто играя на стеклышках или серебряных колокольчиках, присоединились к основному, стенающему на одной ноте звуку. Мелодия ускорялась, ускорялась… И вдруг сидевшая до сих пор неподвижно Серафима поднялась, воздушно сошла вниз и пошла вокруг ковра и между свечами, фигура за фигурой, в стройной пляске. Ее цветные прозрачно-туманные одежды струились и клубились, то скрывая ее руки и ноги, то выдавая все округлости и линии тела. Она склоняла головку, увенчанную розами, то на одно, то на другое плечо. Ресницы ее были опущены, алые уста трепетали непередаваемой улыбкой, белое покрывало летало вокруг, кудри бились по плечам, тускло-блестящее черное покрывало, сверкая вытканными звездами, как змея, обвивало бедра и тонкий стан. Неизъяснимо сладостной была ее пляска, соединяя смелое сладострастие с целомудрием совершенной красоты. Сердца зрителей ныли и трепетали от сладкой боли. Гармония лилась. Струились клубы курений. Жрица танцевала между свечами вокруг стоявшего на символическом ковре укрытого черным покровом саркофага.

Вдруг она остановилась в ногах гроба и, подняв конец черного покрывала, перекинутого за левое плечо, обнажила красивую грудь, белую, как мрамор, с розовым возвышением соска, а черным покрывалом закутала себе голову. В то же время стоявший за ее спиной Калиостро извлек меч, отвел голову красавицы и вдруг вонзил ей с левой стороны шеи меч по самую рукоятку. Вопль ужаса вырвался из уст присутствовавших. Но они не могли пошевелиться, не могли разорвать сковавшие их чары и только смотрели, как Калиостро поддержал склонившееся тело несчастной, как вынул меч, и кровь густой струей хлынула из широко отверзтой раны, как он ловко подставил под кровавую струю узкогорлую золотую урну, так что ни капли не пролилось на одежду красавицы и на пол. Кровь перестала литься. Калиостро поставил урну на пол, подхватил бездыханное тело убитой за талию, подволок к гробу, ногой сбросил с него покров и крышку, высоко поднял в воздух тело и, безжалостно швырнув его в гроб, прикрыл крышкой и покровом. Потом, бормоча заклинания, взял урну, обошел свечи и залил пламя каждой кровью. Голубой свет распространился вместе с клубами курений в храмине, и она вся преобразилась. Пол стал мраморным. Потолок образовал черный купол, усеянный золотыми звездами. Его поддерживали колонны из лазури и малахита. Свечи и подсвечники превратились в высокие штамбы, на которых расцвели огромные огненно-красные лилии. Внешний вид самого Калиостро преобразился. Он стал высокого роста. Рогатая тиара с крылатым змеем-аспидом венчала его голову. Одежды его, из златотканой парчи, напоминали епископский сакос. Он стал в ногах гроба и громко читал заклинания, потрясая руками и преклоняя тиару. Та же музыка лилась в храмине. Но основная, стенящая нота ее достигла нестерпимого напряжения, а аккомпанемент, казалось, вызванивали соборные колокола. Вдруг прозрачная тень поднялась над гробом. Некромант завывал заклинания. Звон и мелодия продолжались. Тень реяла и мало-помалу приобретала все более определенные очертания. Бледное, телесно-туманное очертание нагой дивно-прекрасной женщины явилось, плыло и оставалось неподвижным в клубах курений над гробом. Бледная головка в венке из роз склонилась на правое плечо, над левой грудью чуть алела рана. Мертвая улыбка бесконечного блаженства и бесконечной скорби трепетала на губах.