Графиня де Монсоро (ил. Мориса Лелуара)

— Минутку, минутку, — сказал Одуэн, — тем не менее вам придется, если вы не возражаете, отказаться от этого удовольствия. Одна прекрасная дама из числа моих друзей поручила вас моим заботам и вынудила меня поклясться, что я сохраню вас здоровым и невредимым; вынудила под предлогом, что вы обязаны ей жизнью и поэтому не можете распоряжаться этой жизнью без ее согласия.

— Мой добрый Реми, — сказал граф, погружаясь в те туманные мечтания, при которых влюбленный воспринимает все, что совершается и говорится вокруг него, так, как в театре мы видим декорации и актеров на сцене сквозь прозрачный занавес: неясно, без отчетливых линий и ярких красок. Это чудесное состояние полусна, когда, отдаваясь всей душой нежным мыслям о предмете вашей любви, вы одновременно чувствами воспринимаете слова или жесты друга.

— Вы называете меня «добрым Реми», — сказал Одуэн, — потому что я дал вам возможность снова увидеть госпожу де Монсоро, но станете ли вы называть меня «добрым Реми», когда окажетесь разлученным с нею, а, к несчастью, этот день близок, если уже не настал.

— Что ты сказал? — вскричал, встрепенувшись, Бюсси. — Не будем с этим шутить, мэтр ле Одуэн!

— Э! Сударь, я не шучу. Разве вы не знаете, что она уезжает в Анжу и что я сам тоже обречен на страдания из-за разлуки с мадемуазель Гертрудой? Ах!..

Бюсси не мог сдержать улыбки при виде притворного отчаяния Реми.

— Ты ее очень любишь? — спросил он.

— Еще бы… и она меня тоже… Если бы вы знали, как она меня колотит.

— И ты ей это позволяешь?

— Из-за любви к науке; благодаря Гертруде я был вынужден изобрести превосходную мазь от синяков.

— В таком случае тебе следовало бы послать несколько баночек Шомбергу.

— Не будем больше говорить о Шомберге, пусть он сам о себе позаботится.

— Да, и вернемся к госпоже де Монсоро или, вернее, к Диане де Меридор, потому что, знаешь…

— Бог мой, конечно, знаю.

— Реми, когда мы едем?

— А! Я так и думал. Как можно позже, господин граф.

— Почему?

— Во-первых, потому, что в Париже находится наш дорогой принц, глава анжуйцев, который прошлым вечером ввязался, как мне кажется, в такие дела, что мы ему, очевидно, понадобимся.

— Дальше?

— Дальше, потому, что господин де Монсоро, словно по какой-то особой милости к нам небес, ни о чем не подозревает, — во всяком случае, ни в чем не подозревает вас, но может заподозрить кое-что, если вы исчезнете из Парижа в одно время с его женой, которая ему не жена.

— Ну и что? Какое мне дело до его подозрений?

— О! Разумеется. Но мне-то до этого есть дело, и очень большое, любезный мой господин. Я берусь штопать дыры от ударов шпаги, полученные на поединках, потому что вы превосходно фехтуете и у вас никогда не бывает серьезных ран, но я отказываюсь иметь дело с кинжальными ранами, нанесенными из засады, и в особенности когда их наносят ревнивые мужья. Эти скоты в подобных случаях бьют изо всех сил. Вспомните беднягу господина де Сен-Мегрена, так злодейски убитого нашим другом, господином де Гизом.

— Чего же ты хочешь, мой милый, коли мне на роду написано погибнуть от руки Монсоро!

— Значит?

— Значит, он меня и убьет.

— А через неделю, через месяц или через год госпожа де Монсоро станет женой своего супруга, что приведет в бешенство вашу бедную душу, которая увидит это сверху или снизу и не сможет ничему помешать, поскольку у нее не будет тела.

— Ты прав, Реми, я хочу жить.

— В добрый час! Но жить — это еще не все, поверьте мне, надо еще следовать моим советам и быть любезным с Монсоро. Он сейчас ужасно ревнует к герцогу Анжуйскому. Тот, пока вы тряслись от лихорадки у себя в постели, прогуливался под окнами дамы, словно преуспевающий испанец, и был опознан по своему лютнисту Орильи. Оказывайте всяческие любезности милейшему супругу, который не является супругом, и даже не заикайтесь ему о его жене. Да вам это и ни к чему, вы и сами все о ней знаете. Тогда он будет рассказывать повсюду, что вы единственный дворянин, обладающий добродетелями Сципиона: [115] стойкостью и целомудрием.

— Мне кажется, ты прав, — сказал Бюсси. — Сейчас, когда я больше не ревную к этому медведю, я его приручу. Ну и посмеемся же мы! Ах, Реми, теперь проси от меня всего, что хочешь, мне все легко — я счастлив.

В эту минуту кто-то постучался в дверь; собеседники замолчали.

— Кто там? — спросил Бюсси.

— Монсеньор, — ответил один из его пажей, — там внизу какой-то дворянин хочет говорить с вами.

— Говорить со мной в такую рань, кто же это?

— Высокий господин, одетый в зеленый бархат и розовые чулки, немного смешной, но вид у него человека порядочного.

— Гм, — вслух подумал Бюсси, — не Шомберг ли это?

— Он сказал: «Высокий господин».

— Верно. Тогда, может быть, — Монсоро?

— У этого вид человека порядочного.

— Ты прав, Реми, это не может быть ни тот, ни другой. Впустите его.

Через короткое время человек, о котором говорил паж, показался на пороге.

— Ах! Бог мой! — вскричал Бюсси при виде посетителя и поспешно встал, а Реми, как и подобает скромному другу, вышел в соседнюю комнату. — Господин Шико! — воскликнул Бюсси.

— Он самый, господин граф, — ответил ему гасконец.

Бюсси уставился на него с тем изумлением, которое говорит яснее всяких слов: «Сударь, зачем вы сюда пожаловали?» Поэтому Шико, несмотря на то что ему не было задано этого вопроса, ответил очень серьезным тоном:

— Сударь, я пришел, чтобы предложить вам небольшую сделку.

— Я вас слушаю, сударь, — сказал Бюсси с недоумением.

— Что вы мне обещаете, если я окажу вам важную услугу?

— Это зависит от услуги, сударь, — ответил несколько свысока Бюсси.

Гасконец прикинулся, что не замечает его пренебрежительного тона.

— Сударь, — сказал он, усевшись и скрестив свои длинные ноги, — я вижу, что вы не удостаиваете меня приглашением сесть.

Краска бросилась в лицо Бюсси.

— Это увеличивает размеры вознаграждения, которое мне будет полагаться после того, как я окажу вам упомянутую услугу.

Бюсси ничего не ответил.

— Сударь, — не смущаясь, продолжал Шико, — вы знакомы с Лигой?

— Я о ней много слышал, — ответил Бюсси, начиная проявлять к словам гасконца некоторый интерес.

— В таком случае, сударь, — сказал Шико, — вы должны знать, что это объединение честных христиан, собравшихся для того, чтобы благоговейно уничтожить своих ближних — гугенотов. Вы состоите в Лиге, сударь?.. Я — да.

— Но, сударь?..

— Скажите только «да» или «нет».

— Позвольте мне удивиться, — сказал Бюсси.

— Я имел честь спросить вас, состоите ли вы в Лиге; вы поняли меня?

— Господин Шико, — сказал Бюсси, — я не люблю вопросов, смысла которых я не понимаю, поэтому, будьте так любезны, перемените тему разговора, и ради приличия я подожду еще несколько минут, прежде чем сказать вам, что, не любя подобных вопросов, я, естественно, не люблю и людей, их задающих.

— Великолепно; приличие есть приличие, как говорит ваш дорогой господин де Монсоро, когда он в хорошем настроении.

При имени Монсоро, которое гасконец обронил словно бы невзначай, Бюсси снова стал внимательным.

— Гм, — прошептал он, — не заподозрил ли Монсоро чего-нибудь и не прислал ли ко мне этого Шико на разведку?..

И сказал громко:

— Ближе к делу, господин Шико, в нашем распоряжении всего несколько минут.

— Optime, [116] — ответил Шико, — несколько минут — это много; за несколько минут можно наговорить с три короба. Я, пожалуй, мог бы и не спрашивать вас, ведь если вы и не принадлежите к святой Лиге, то, вне всякого сомнения, вступите в нее, и очень скоро, учитывая, что монсеньор герцог Анжуйский в ней состоит.