Изгнанник из Спарты

Критон сидел, уставившись на чек, выписанный Аристоном местному казначею. На усталые глаза старика навернулись слезы.

- Сто талантов. Это ведь все твое состояние, мой мальчик? - спросил он.

- Да, - ответил Аристон.

- Благодарю тебя, - сказал старик. - Я не думаю, что нам понадобится даже десятая часть этой суммы. Но все равно благодарю тебя. Я уже подкупил сикофантов, которые наверняка донесли бы о его побеге. Стража тоже подкуплена. Я приобрел лошадей. Но теперь, с твоими деньгами, можно было бы нанять корабль.

- Так найми же! - воскликнул Аристон.

- Это еще успеется. Первым делом я должен решить самую трудную задачу: получить его собственное согласие…

Аристон ошеломленно посмотрел на престарелого плу-тократора.

- Ты думаешь, он откажется бежать? - прошептал он.

- Он не боится смерти, к тому же он очень стар. Мы с ним родились в один год, Аристон. Ведь ты хорошо знаешь его принципы.

- Я пойду к нему! Я поговорю с ним, постараюсь убедить его.

- Ты не сможешь пойти к нему, - сказал Критон. - Стража пропускает к нему только членов его семьи и меня, как его советника. И так до самого дня казни. Лишь тогда, по обычаю, смогут прийти все его друзья. Подожди здесь, сын мой Аристон. Постарайся уснуть, если сможешь. Слуги приготовят для тебя комнату. На рассвете я пойду к нему. И передам тебе его ответ.

Этот ответ стал известен всему миру благодаря бессмертному перу Платона. Сократ отказался спасти свою жизнь ценой нарушения законов своего возлюбленного полиса, законов, которые обрекали его на смерть.

- Мы все приговорены к смерти со дня нашего рождения, Аристон, сын мой, - сказал он в тот последний день. - Ибо где та земля, куда не добирается смерть? Ты хочешь, чтобы я отправился в Фессалию? А разве там никто до сих пор не умирал? Умоляю тебя, перестань плакать! Твои слезы лишают меня мужества. Видишь, Фаэдон плачет меньше тебя, а ведь он еще совсем мальчик. Я запретил ему отрезать его золотые кудри в знак скорби. Ты знал об этом, Аристон? И я запрещаю тебе отрезать свои, хотя они теперь

больше седые, чем золотые. А сейчас, прошу тебя, перестань реветь, как теленок!

Но Аристон, несмотря на все усилия, не мог сдержать слез. Он сидел не произнося ни звука и слезы ручьями стекали по его щекам за все то время, пока Сократ совершал омовение, чтобы его женам не пришлось обмывать его тело после смерти, после этого пришли Ксантиппа, Мирта, старший сын Сократа от Ксантиппы и двое младших от Мирты, и он расцеловал их, благословил и отослал домой.

Теперь уже плакали все, кроме Критона. Фаэдон сидел рядом с Аристоном, обняв своего старшего друга за плечи и пытаясь утешить его. Возле них сидел Критобул, сын Критона, а чуть поодаль Аполлодор, который рыдал больше всех. Были здесь и многие другие, некоторых Аристон видел впервые. Были и жители других городов вроде Симмия из Фив. Но среди них не было Платона, величайшего из учеников Сократа, он, по всей видимости, не смог вынести этого зрелища. Не было здесь и Ксенофонта, который в это время совершал свой бессмертный поход в глубь далекой Азии.

Затем Критон спросил Сократа, есть ли у него какие-нибудь просьбы к ним, хочет ли он дать им какие-либо поручения относительно его жен и детей, и учитель ответил:

- Нет. Лучше позаботьтесь о самих себе. И эту услугу вы будете оказывать мне всю свою жизнь, вне зависимости от ваших обещаний, ибо разве вы не наследники моего разума?

- Хорошо, Сократ, - прошептал Критон. - Но все же, как - я хочу сказать, каким образом - мы должны будем похоронить тебя?

- Вы сначала поймайте меня, - усмехнулся Сократ. - Ибо меня здесь уже не будет. От меня останется лишь эта уродливая изношенная оболочка. А что вы с ней сделаете, не имеет ни малейшего значения.

И в эту самую минуту вошел слуга тюремщика; рыдая, как ребенок, он протянул ему роковую чашу.

Когда все было кончено - после того, как Аполлодор, охваченный безумным горем, по-женски завыл, заставив всех остальных устыдиться и замолчать; после того, как Сократ на мгновение открыл глаза и прошептал: “Критон,

я задолжал Асклепию петуха. Не вернешь ли ты ему мой долг?” - и затем покинул их, но остался в их сердцах, мыслях, памяти, которая навечно сохранит его образ и передаст как бесценное наследие всем еще не родившимся поколениям и народам, - прекрасный Фаэдон отвел Аристона домой, ибо его друг к тому времени совершенно ослеп от слез и не смог бы сам найти дорогу. Добравшись до дома, Аристон закутал лицо в плащ, бросился на свое ложе и проплакал без перерыва четыре дня и четыре ночи. Целых восемь дней он отказывался от пищи и питья, и Клеотера, тяжелая своим четвертым - и их третьим - ребенком, уже совсем было отчаялась, посчитав, что он умрет от своей невыносимой, безутешной скорби о великом человеке, который оказал столь огромное влияние на всю его жизнь. Но на девятый день он вдруг сел на постели, спокойный и без каких-либо признаков душевной болезни, съел немного хлеба с сыром и выпил вина. Клео поразило это его спокойствие, какая-то непонятная радость, светившаяся в его глазах.

- Он явился ко мне во сне, - заявил Аристон, - и повелел мне жить. И отныне я должен жить, ибо я еще ни разу не ослушался его. Но только при одном условии, Клео:

мы уедем отсюда. Я не стану жить в полисе, где убивают таких людей, как Сократ, и я не хочу, чтобы наши дети выросли здесь! Так что собирайся, ибо мы…

И ничто не могло заставить его изменить это решение. Он продал все свои мастерские - за исключением той, что он еще до того подарил Орхомену и Хрисее вместе со своим прежним домом в качестве приданого, ибо он решительно потребовал от них узаконить их отношения и даже употребил то влияние, чтоонимелнаФрасибула,длятого, чтобы Орхомен получил то самое гражданство, от которого он сам когда-то отказался, - и приобрел участок земли в Беотии, в прелестном местечке неподалеку от Фив. И там он прожил много лет с женой и детьми в мире, любви и уважении до самой глубокой старости.

И в один прекрасный день, когда он был уже старше, чем Сократ в день своей смерти, его волосы белее снегов на вершине горы Тайгет и даже его внуки уже почти достигли совершеннолетия, Клеотера вышла в сад и увидела, что

Аристон медленно, с трудом что-то пишет на листе пергамента.

- Что ты пишешь, любовь моя? - спросила она.

- Историю жизни и смерти Сократа, - ответил Аристон.

- Но ведь Ксенофонт уже писал об этом, и Платон тоже, - возразила Клеотера.

Старик погладил свою белоснежную бороду и улыбнулся.

- Они не поняли его, - сказал он. - Ибо никто из них не знал его так, как я.

И он снова склонился над столом и продолжил работу. Но боги не были милосердны. И кроме маленького клочка пергамента размером менее четырех квадратных сантиметров, на котором можно прочесть лишь слова:

От этого труда до нас ничего не дошло.