Изгнанник из Спарты

- Я прощаю тебя, Критий! - воскликнул он. - Будьте свидетелями, о бессмертные боги!

В этот момент практически все уже было кончено, хотя после гибели Крития сражение продолжалось еще около часа. Гиппомах, ставший заместителем Крития после убийства Ферамена, пал вскоре после своего вождя. Племянник Крития Хармид, сын Глаукона, погиб, храбро сражаясь за олигархические принципы, в которые свято верил Тот самый Хармид, кто, в свою очередь, был дядей юного Аристокла, прозванного Платоном за ширину плеч, которому в будущем суждено было стать гордостью и славой эллинской философии. Тот самый благородный, до кончиков ногтей аристократичный Хармид, которого Аристон всегда причислял к своим друзьям. Семьдесят олигархов пали в этот день. Войска Тридцати дрогнули и обратились в бегство.

Аристон стоял над трупом Хармида и плакал.

Аристон лежал на носилках, крепко стискивая зубы, чтобы не закричать. У него была резаная рана в нижней части живота, прямо над пахом. Она была не очень глубокой, поскольку спартанский гоплит наносил удар, уже будучи пронзенным насквозь мечом самого Аристона, но зато она получилась широкой, кровоточащей и чрезвычайно болезненной.

Однако те слезы и стоны, которые ему приходилось сдерживать, вызывались отнюдь не болью, а куда худшей мукой, терзавшей его сердце. И имя ей было - отчаяние.

“И это после того, как мы уже победили, - думал он, чуть не плача. - Когда Тридцать были уже низложены, когда к власти пришло правительство Десяти, все еще состоящее из олигархов, но олигархов умеренных, считавшихся людьми достойными и благоразумными, кто мог подумать, что они сделают то, что сделали - пошлют гонца в Спарту просить помощи у Лизандра”.

Он горько усмехнулся, прижимаясь спиной к носилкам и чувствуя, как швы, наложенные хирургом на его зияющую рану, впиваются в плоть как раскаленные иглы.

“А я-то поверил, что боги на стороне правого дела, или, по крайней мере, начал в это верить, - думал он. - Это надо же, допустить само существование богов! Предположить, что Вселенная имеет какое-то разумное начало! Ха-ха! Если боги и существуют, то они находятся в рядах лакедемонских фаланг; боги даровали попутный ветер и спокойное море сорока триерам Лизандра! И вот теперь…”

И вот теперь он валяется здесь с этой опасной и мучительной раной в животе, он, не получивший даже царапины за всю кампанию против Тридцати. Но ведь на этот раз ему противостояли не изнеженные афинские аристократы, а грозные фаланги спартанских гоплитов, обученных точно так же, как и он, и к тому же, увы, гораздо моложе его.

И все же, благодаря своему огромному опыту, своему несравненному мастерству, он остановил их, превзошел в бою и обратил в бегство. Но его воины не прошли, подобно ему, суровую спартанскую школу. И вот Гаоник и Симонид уже мертвы. Анит ранен, правда легко. И теперь лакедемонянам и их афинским союзникам, которые вообще-то были не в счет, достаточно предпринять еще одну атаку на Пирей и…

Он склонил голову и заплакал. Он оплакивал утраченную свободу. И свои несбывшиеся надежды. Он плакал о Клеотере, которую он больше никогда не увидит, о своем сыне, который так никогда и не полюбит его, о приемной дочери, уже успевшей его полюбить, о Хрисее, которую он

теперь не сможет хотя бы простить - ибо ничего из того, что ему было известно о своих бывших соотечественниках, не давало ему каких-либо оснований полагать, что они намерены отказаться от своего утонченного и милого обычая убивать пленных.

” Если бы только я мог встать, сразиться с ними, - думал он, - умереть в бою с мечом в руке, с высоко поднятой головой, как подобает воину! Если бы только…”

Дверь распахнулась, и вошел Анит. Его рука висела на перевязи. Его глаза были широко открыты от изумления.

- Аристон, - прошептал он, - это был не Лизандр! Это был…

- Кто? - прохрипел Аристон.

- Павсаний! Царь Павсаний! Лаконцы отстранили Лизандра от командования! Они не…

-… не доверяют ему, -сказал Аристон. -Они никогда ему не доверяли. И у них были на то все основания, Анит. Лизандр слишком умен, слишком отважен - и слишком честолюбив! Это плохое сочетание, даже по моим понятиям. Он мог бы стать тираном, от власти которого Спарта - да и, в конечном счете, вся Эллада - могла бы избавиться только после его смерти. Но не хочешь ли ты сказать, что они отстранили Лизандра до…

- …до сражения? Вот именно! Буквально за десять минут до его начала. Павсаний появился в тот самый момент, когда Лизандр уже собирался отдать приказ о наступлении, построив свою армию в боевой порядок! Клянусь Аидом, Аристон! Неужели ты думаешь, что кто-либо из нас остался бы в живых, если бы во главе спартанских гоплитов находился Лизандр!

- Нет, - прошептал Аристон. - Полагаю, что нет…

- Погоди! - ликующим голосом прервал его Анит. - Это еще не все! Ты, я думаю, знаешь, что Павсаний никогда не разделял взглядов своего соправителя, царя Агиса. В отличие от Агиса, у него не было никаких оснований ненавидеть все афинское.

- Ты хочешь сказать, что его жена не привлекала благосклонного внимания Алкивиада? - вяло сострил Аристон.

- Этого я не знаю. Зато я знаю, что, по словам фрасибула, царь Павсаний придерживается демократических воз-

зрений, что он любитель философии, поклонник Сократа и даже почитатель Афин.

- Ха! - фыркнул Аристон.

- Да-да. Это именно так! Он отозвал гарнизон, стоявший в Афинах. Он отказался от всех претензий к нам. Он согласился решать все взаимные споры через третейский суд. И он поклялся, что, если афиняне изберут демократическое правительство, он лично проследит за тем, чтобы оно беспрепятственно приступило к исполнению своих обязанностей. Говорят, он публично заявил, что олигархии приносят слишком много вреда!

Аристон молча уставился на лохага. Затем его губы медленно растянулись в улыбке, и он тихо рассмеялся.

- Чему ты смеешься, несчастный? - возопил Анит.

- У богов очень плоское чувство юмора, Анит, - прошептал Аристон, - и они самые скверные драматурги, каких только можно себе представить. Еврипид, мой старый друг, теперь ты полностью оправдан! Никто больше не посмеет насмехаться над твоими спускаемыми машиной богами, когда История…

- О чем это ты? - обеспокоенно спросил Анит.

- …сама История использует это убогое устройство, к которому ты столь часто прибегал, спуская бога на сцену на столь грубых, скрипящих и отчетливо видимых веревках! Ну посуди сам, Анит, какому драматургу публика простила бы подобные накладки? Мы были побеждены, сломлены, мы покорно ждали, когда Лизандр прихлопнет нас своим железным кулаком и…

- Это было чудо, Аристон, - торжественно заявил Анит. - Боги…

- Послушай, Анит, шел бы ты куда подальше! - взмолился Аристон.

Спартанский царь Павсаний - единственный из двух спартанских царей, с кем отныне нужно было считаться, ибо царь Агис безвыездно сидел в Спарте, с бессильной яростью глазея на Леонтихида, на это царственное отродье, чье сходство с покойным Алкивиадом усиливалось с каждым днем, - сдержал свое слово. Он лично правил Афинами со свойственными ему мудростью, справедливостью и сдер-

жанностью в течение двух месяцев, ушедших на подготовку к новым выборам, и со всем уважением отнесся к решению граждан полиса после того, как оно было вынесено. Правление Тридцати преподало Афинам тяжелый урок, но к чести полиса следует сказать, что этот урок был хорошо усвоен. Олигархи отправились в изгнание; к власти пришло демократическое правительство.

И метек Аристон мог теперь вернуться домой.

Невзирая на крайнюю усталость, на лихорадку, терзавшую его после ранения. Аристон, оказавшись в городе, первым делом отправился на могилы Автолика, Даная, Тимосфена и принес жертвы богам.

Затем он нанес визит вдове атлета. Эта встреча была невероятно тягостной. Ибо Клеотера стояла в двух родах от него, заливаясь слезами, но упорно не позволяла себя обнять.

- Нет, Аристон, - рыдала она. - Теперь ты получишь свое вожделенное гражданство. К завтрашнему вечеру ты уже будешь гражданином и всадником - по крайней мере, мне так сказали. Разве не так?