Странствия хирурга: Миссия пилигрима

Он произнес это так таинственно, что Нину обуяло любопытство.

— Экскурсию в прошлое? — переспросила она. — Что ты имеешь в виду?

— Погоди немного. — Он рассортировал хирургические инструменты, вновь в большом количестве лежавшие на письменном столе, и в конце концов взял в руки два каутера в форме лопаточек. — Видишь ли ты какие-нибудь различия между этими двумя инструментами?

— Нет, а в чем дело? По-моему, они выглядят почти одинаково. Разве только один потемнее, а так вроде одинаковые.

— А как ты оцениваешь их возраст? — продолжал допытываться Витус.

Нина не понимала, к чему он клонит:

— Откуда мне знать? Может, год? Или два?

Витус улыбнулся: такого ответа он ожидал.

— Так вот, более светлый каутер сделан несколько лет тому назад, а другой гораздо раньше. Это инструмент эпохи Римской империи.

Нина взяла потемневший от времени каутер и с благоговением повертела его в руках.

— Римской империи? Никогда бы не поверила!

— И тем не менее, это так. Разница во времени их изготовления — полторы тысячи лет. А выглядят почти одинаково. Какой из этого можно сделать вывод?

— Хм… Что уже тогда врачи прижигали точно так же, как сейчас?

— Правильно. Более того, уже тогда оперировали точно так же, как сейчас. По крайней мере, в большинстве случаев.

— Невозможно себе представить! А откуда известно, что темный каутер такой древний? Ведь на нем же не написано?

Витус рассмеялся.

— Хороший вопрос, на который есть простой ответ. В ту эпоху древним римлянам принадлежал весь мир, в том числе и Европа, и, где бы они ни появлялись, они разбивали постоянные военные лагеря. Там, в свою очередь, непременно был госпиталь, так называемый valetudinarium. Иногда, если хорошо поискать, в таких госпиталях можно найти хорошо сохранившиеся старые инструменты.

— И много у тебя таких?

— Несколько. Правда, они принадлежат не мне, а монастырю, точнее, отцу Томасу. В былые времена он был страстным коллекционером. — Витус взял пару других инструментов. — Смотри, вот два скальпеля, которые почти ничем не отличаются друг от друга. Только ручки разные. У римского инструмента ручка плоская, как шпатель, — эта форма часто встречается, как и прямоугольная или круглая в поперечном сечении. Этим скальпелем, сделанным пятнадцать веков назад, я с таким же успехом мог бы оперировать заячью губу Гаго. Из чего можно заключить, что древние римляне уже производили подобные операции, как и многие другие.

Потрясенная Нина молчала.

— Кстати, как поживает Гаго? Близнецы рассказывали, что неплохо.

— Да, очень даже хорошо. — Она уже по привычке накрыла ладонью его руку. — Очень мило с твоей стороны, что ты о нем спрашиваешь. Он с каждым днем становится все более дерзким. У остальных тоже все хорошо, только мама меня иногда беспокоит. В последнее время она жалуется на боли в животе. Она считает, что это из-за климакса.

— Говоришь, из-за климакса? — Витус опять немного смутился, как всегда, когда Нина затрагивала такие темы, но взял себя в руки. — Если причина действительно в этом, то авраамово дерево иногда творит чудеса. Если будет хуже, скажи мне, и я проведаю ее. Кстати, вообще давно пора наведаться к вам в гости. Я уже почти две недели в Камподиосе и еще ни разу не показался. Магистр тоже ноет чуть не каждый день, что с удовольствием повидал бы своего старого друга Орантеса.

— Пусть тебя это не волнует, — успокоила его Нина, и нажим ее ладони опять усилился. — У нас сейчас дома все вверх дном: весной всегда особенно много работы. — На самом деле, не отдавая себе отчета, она боялась, что все заметят, как сильно ей нравится Витус, ну, что она в него… Впрочем, это никого не касалось. Дома она, во всяком случае, еще ни словечка о нем не сказала.

— Если ты так считаешь. — Он осторожно освободил свою руку. — У меня еще есть пары пинцетов, раневых крючков и зондов, которые тоже одинаково выглядят. Хочешь посмотреть?

— Да, с удовольствием, — ответила Нина. Голос ее, правда, звучал уже не так восторженно.

— Итак, мы подробно обсудили хирургические инструменты и учение о четырех соках, а сегодня займемся внутренними органами человека. Лучше всего, конечно, было бы, если бы мы находились в анатомическом театре какого-нибудь университета, ибо нет ничего нагляднее вскрытого трупа, — приступил Витус к очередному уроку.

— Понимаю, — вздохнула Нина, — но на самом деле я очень рада, что мне не надо расчленять мертвых.

Они опять сидели за большим столом в комнатке рядом с хранилищем рукописей; правда, на сей раз перед ними лежало несколько увесистых фолиантов, снабженных большим количеством иллюстраций.

— Благодаря этим многочисленным рисункам хорошо видно, как за последние двести лет углубились и расширились познания врачей и анатомов, — пояснил Витус, придвинув тяжелую книгу. — Вот смотри, здесь мы еще имеем дело с очень примитивным представлением об анатомическом строении человека. Сердце изображено не там, где надо, и имеет форму свеклы. Если бы не подпись COR, мы бы и не догадались, что это такое.

— А где же легкие? — поинтересовалась Нина.

— Легкие здесь напоминают шар и расположены вокруг сердца. Анатомический абсурд. Так же, как печень из пяти долей, которую ты можешь здесь увидеть. А почки и селезенка отсутствуют вовсе, равно как желчный пузырь и желудок. Такого человека никогда не существовало.

Отодвинув книгу в сторону, он взял другой трактат.

— А вот иллюстрация с заголовком на латыни: «Figura de situ viscerum». Знаешь, что это значит?

— По-моему, да. — Нина потянулась к книге, чтобы получше разобрать готические буквы, и оказалась так близко, что Витуса обдало пьянящим ароматом розового масла. — «Вид положения внутренностей», — произнесла она наконец.

— Хм. Точно. Или, если перевести более вольно: «О расположении органов». И здесь легкие окружают сердце, словно шар. Ошибка, которую рисовавший сделал не случайно, недаром он еще и пометил: PULMO. Давай перейдем к следующей картинке.

— Хорошо. — Нину, похоже, нисколько не смущала его близость.

— Вот, смотри. Здесь ты видишь рисунок из книги Лаурентиуса Фризена «Spiegel der Artzeney», созданной anno 1517. На нем можно различить две половины легких, под ними — сердце. Желчный пузырь и селезенка тоже изображены верно, вот парные почки, желудок и даже диафрагма. Только печень нарисована неправильно. Надобно знать, что она состоит из большей правой доли и меньшей левой.

— Да, — хмыкнула Нина, сморщив прелестный носик. — Не слишком-то красиво все это выглядит.

— Некрасиво? — С этой точки зрения Витус на анатомию никогда не смотрел. — Ну, тогда тебе и этот рисунок не слишком понравится. — Он показал на изображение скелета, окруженное множеством латинских обозначений отдельных костей в кружочках. — Вот, взгляни: позвонки, локтевые кости, лучевые кости, косточки пальцев… Все еще довольно условно. Скорее всего, рисовавший еще не знал все двести шесть костей нашего тела, но его работа уже заслуживает внимания.

— Мне кажется, нам пора закончить занятие, Витус. Уж больно мрачно глядит на меня череп. — Нина попыталась отодвинуться от своего учителя.

— Погоди, — торопливо остановил ее Витус, — я тебе еще не показал самые красивые рисунки из книги знаменитого анатома Андреа Везалия: «De humani corporis fabrica», что, как ты знаешь, означает «О строении человеческого тела». Это произведение создано anno 1543, и если ты заглянешь в него, то сама убедишься, какой прогресс в науке произошел с тех пор, как были созданы первые анатомические схемы.

Нина снова придвинулась ближе, и аромат розы опять окутал его.

— Да, — кивнула она, — рисунки действительно очень красивые, я таких еще никогда не видела.

— Говорят, их рисовал сам великий Тициан! Ты ведь знаешь Тициана, знаменитого итальянского художника?

— Да, слышала. Отец Томас как-то упоминал его имя. — Она отвернулась. — Не сердись на меня, но на сегодня мне и вправду достаточно. Я хочу домой. Ты меня немного проводишь?