Женская война

– Прощай, брат.

– Хочешь остаться в Гиенне, невзирая на бордосцев, на гасконцев, невзирая ни на кого? У меня теперь уже нет моего отряда, но со мной еще остаются Фергюзон, Барраба и Карротель. А мы вчетвером еще можем сделать много. Мы будем тебя охранять лучше, чем охраняют королеву, и если до тебя доберутся, если тронут хотя один волос на твоей голове, то ты можешь потом сказать: они умерли все четверо. Мир их праху.

– Прощай, – повторила она.

Ковиньяк собирался продолжать свои убеждения, как вдруг на дороге раздался стук кареты.

Перед каретою скакал верховой курьер в ливрее королевы.

– Это что такое? – сказал Ковиньяк, оборачиваясь в сторону кареты, но не опуская руки своей сестры, стоявшей по ту сторону решетки.

Карета тогдашнего фасона, с гербами и открытыми боками, была запряжена шестеркою лошадей. В ней сидело восемь человек, и с ними целая куча лакеев и пажей.

Позади кареты ехали гвардейцы и придворные верхом.

– Дорогу, дорогу! – кричал курьер, мимоходом хлестнув бичом лошадь Ковиньяка, хотя она стояла совсем в стороне на краю дороги.

Испуганная лошадь сделала прыжок.

– Эй, приятель, – крикнул Ковиньяк, выпуская руку сестры, – вы уж, пожалуйста, будьте поосторожнее!

– Дорогу королеве! – кричал курьер, мчась вперед.

– Королева, королева, вон оно что! – сказал Ковиньяк. – Ну, коли так, надо посторониться, чтобы не нажить каких-нибудь хлопот.

И он как можно ближе прижался к стене, держа лошадь под уздцы.

В эту минуту у кареты как раз порвался гуж, и кучер мощным усилием сдержал шестерку лошадей.

– Что такое? – раздался чей-то голос, отличавшийся сильным итальянским акцентом. – Почему остановились?

– Гуж порвался, ваше преосвященство, – сказал кучер.

– Откройте, откройте! – кричал тот же голос.

Два лакея бросились открывать дверцу, но прежде чем они успели отбросить подножку, человек с итальянским акцентом уже спрыгнул на землю.

– А, да это синьор Мазарини, – сказал Ковиньяк. – Он, по-видимому, не стал ждать, чтобы его попросили выйти из кареты первым.

После него вышла королева.

После королевы – Ларошфуко.

Ковиньяк протер себе глаза.

Вслед за Ларошфуко вышел д’Эпернон.

– Эх, – проговорил наш искатель приключений, – зачем вместо того другого не повесили вот этого!

За д’Эперноном последовал ля Мельере, а за ля Мельере герцог Бульонский и еще две придворные дамы.

– Я знал, что они уже прекратили драку, – сказал Ковиньяк, – но не знал, что они уже успели так крепко подружиться.

– Господа, – сказала королева, – вместо того чтобы ждать здесь, пока исправят карету, не пройтись ли нам немножко? Погода прекрасная, воздух такой свежий.

– Как прикажете, ваше величество, – ответил Ларошфуко, низко кланяясь.

– Пойдемте рядом, герцог. Вы мне скажете какие-нибудь из ваших прекрасных изречений. [3] Вы, должно быть, немало их сочинили с тех пор, как мы не видались.

– Дайте мне руку, герцог, – сказал Мазарини герцогу Бульонскому. – Я знаю, что у вас подагра.

Д’Эпернон и де ла Мельере замыкали шествие, беседуя с дамами.

Все эти люди смеялись и, освещенные теплыми лучами заходящего солнца, казались кучкою закадычных друзей, собравшихся на прогулку.

– А что, далеко еще отсюда до Бурей? – спросила королева. – Вы, господин Ларошфуко, изучили всю эту страну и можете дать ответ на такой вопрос.

– Три лье, государыня. Мы будем там, наверное, не позже девяти часов.

– Вот это хорошо. А завтра рано утром вы отправитесь к нашей милой кузине, мадам Конде, которую мы будем счастливы видеть.

– Ваше величество, – сказал герцог д’Эпернон, – видите вы этого красавца, который стоит у решетки и смотрит через нее на прекрасную даму, которая ушла в ту минуту, как мы вышли из кареты?

– Да, я видела все. Надо полагать, что в монастыре Святой Редегонды, в Пейсаке, не любят скучать.

В эту минуту приведенная в порядок карета полною рысью догнала знатных путешественников, которые успели уже пройти шагов двадцать за монастырь.

– Ну, господа, – сказала королева, – не будем слишком утомляться. Ведь вы знаете, что сегодня король устраивает для нас музыкальный вечер.

И все они сели в карету с громким смехом, который скоро был заглушен стуком колес.

Ковиньяк, поглощенный созерцанием ужасного контраста между этою радостью, промелькнувшею по дороге, и этою немою горестью, затворившеюся в монастыре, смотрел вслед удалявшейся карете. Когда она пропала из виду, он сказал:

– Да, мне остается только порадоваться тому, что как я ни плох, а все же есть люди, которые будут еще почище меня. Но, черт возьми, я постараюсь превзойти их. Я теперь богат, и это будет нетрудно для меня.

Он было повернулся, чтобы проститься с сестрою, но, как мы сказали, Нанона уже исчезла.

Тогда он со вздохом сел на коня, бросил последний взгляд на монастырь, поскакал по дороге к Либурну и скоро исчез за поворотом дороги, которая отходила в сторону от той, по какой направилась карета, увозившая знаменитых путников, игравших главные роли в этой повести.

Может быть, мы когда-нибудь встретимся с ними, потому что этот кажущийся мир, так плохо скрепленный кровью Ришона и Каноля, был только перемирием и женская война еще не была окончена.