Господин двух царств

– Детскую кашку, – пробормотал он.

– Мне было бы очень интересно посмотреть, каков ты, когда не стараешься быть таким противным, – сказала Мериамон.

– Я не…

– Тихо, мальчик. – Она погладила его по голове. – Это для твоего же блага, сам прекрасно понимаешь.

Если бы он мог укусить ее, Нико точно бы это сделал. А она все заливалась смехом, покидая лазарет.

Лежа на персидской постели в захваченном персидском шатре, слушая, как Таис развлекает своего гостя в соседней комнате, как Сехмет мурлычет рядом, Мериамон отдыхала так, как не отдыхала ни разу с тех пор, как отправилась в свое путешествие. Она была одна, наелась мяса и ячменного хлеба, выпила вина, а утром ее ждали дела, которым она была рада. Конечно, она предпочла бы настоящее изголовье вместо этих благоухающих подушек и одеял, от которых слабо пахло лошадьми, но ей было так уютно сейчас, поглаживая кошку и почти засыпая при мигающем свете ночника.

Ее тень мягко двигалась по комнате, колеблясь вместе со светом лампы и с ритмом дыхания Мериамон. Она хотела, чтобы ее освободили, дали идти своим путем, отдельно от нее.

– Нет, – сказала Мериамон едва слышно, – не среди чужеземцев.

Тень выпрямилась, как человек – высокий стройный силуэт, но более тонкий и гибкий. На мгновение она повернула голову, и стали видны длинная морда, сверкающие клыки, острые стоячие уши. В темноте блеснули яркие глаза хищника.

– Если ты хочешь выйти в таком обличье, – сказала Мериамон, – то тем более не стоит этого делать. Эллины убили или забрали в плен всех персов: не на кого охотиться.

Не охотиться, сказали глаза. Идти. Бежать. Лететь. Быть свободной. Вернуться с восходом солнца. Разве она сомневается?

– Я не сомневаюсь, – ответила Мериамон. – Я боюсь за тебя.

Она будет осторожна, никто ее не схватит, никто даже не заметит.

Мериамон колебалась, но решила проявить волю.

– Завтра ночью. Может быть. Если все будет в порядке.

Тень настаивала, но Мериамон не поддалась, и та подчинилась. Это очень напоминало Нико, когда Мериамон смеялась, а ему это совсем не нравилось. Но, как и Нико, сердясь и дуясь, тень была покорна. Когда Мериамон захотела спать, тень подошла и встала над ней, охраняя ее от ночи.

На третий день после сражения царь призвал Мериамон. Он дал ей время подготовиться: закончить дела в лазарете, сбегать к себе в шатер и торопливо совершить туалет. Ей помогала Таис, полусонная после бурно проведенной ночи, но вполне способная прислуживать. Она настояла, чтобы Мериамон надела пеплос из мягкой нежно-кремовой шерсти, с вышивкой по плечам, который Филинна только что закончила. Плащ к нему был пурпурный – настоящего тирского пурпура, и Мериамон боялась даже спросить, где его взяла Таис или откуда у нее хватило денег, чтобы за него заплатить. Да и времени не было на расспросы. У Таис в изобилии было красок для губ, лица и глаз, и она настояла, чтобы Мериамон ими воспользовалась.

Странно было снова стать женщиной, смотреть на себя в маленькое бронзовое зеркало и видеть ту Мериамон, что когда-то пела перед божеством в Фивах, но в одежде знатной гречанки, причем в шерстяной одежде, которую никогда не наденет ни один жрец, потому что она считается нечистой.

Все эти предрассудки Мериамон оставила на дороге к югу от Тира. Хотя, конечно, она бы предпочла одежду из тонкого египетского льна, парик и драгоценные украшения, которые сделали бы ее неотразимой. Все это послужило бы ей доспехами и знаменем перед лицом чужеземного царя.

Таис могла помочь и здесь. Серьги были персидские – бериллы и кровавики в оправе из чистого золота. Ожерелье – кружево из золотых цветков – было из Афин. Браслеты были откуда-то с далекого севера – массивного золота с изображением всадников, гарцующих вокруг сказочного зверя, похожего на крылатого сфинкса с головой орла.

– Вот теперь, – сказала Таис, отступив, чтобы лучше рассмотреть результат своего труда, – ты выглядишь как настоящая женщина.

– Ты думаешь, царь будет потрясен? – спросила Мериамон.

– Ничто не может потрясти Александра, – рассмеялась Таис. – Ты заставляешь его ждать.

…Еще не войдя в царский шатер, Мериамон услышала шум голосов. К ее большому удивлению, охранник пропустил ее и послал с ней человека, пожилого македонца, в бороде которого уже проглядывала седина. Прихожая была полна народу, и не только македонцев и не только воинов. Некоторые чувствовали себя явно неуютно, на лицах других было написано беззастенчивое любопытство. Они, по-видимому, не очень-то понимали, что происходит внутри шатра – спор там шел горячий, но слов нельзя было разобрать.

Спутник Мериамон провел ее мимо них, обменявшись несколькими словами со стражем у внутренней двери. Тот выглядел озадаченным, но сказал:

– Александр распорядился провести ее прямо к нему.

Сопровождающий нетерпеливо кивнул, как будто слышал все это не впервые.

– Я пойду с ней и отвечу за нее, если понадобится.

Мериамон прикусила язык: не время и не место возмущаться, что тебя обсуждают, как будто тебя здесь нет. Наверное, это из-за платья: она не только выглядела женщиной, но и женщиной, достойной уважения.

Царь и бурный спор – она не назвала бы это ссорой, на нее это не похоже, – были в следующей комнате. За ней было еще одно помещение, со столом, заваленным картами, бумагами и свитками донесений. За столом сидели люди, погруженные в работу, и шум им явно не мешал.

Эта комната выглядела как зал заседаний. Мериамон не сразу заметила, что там всего лишь несколько человек. Конечно, сам Александр, неизменный Гефестион, Птолемей. Еще один или двое, которых она не знала, в пурпурной с золотом одежде, какую носили ближайшие друзья царя. И, прямо перед царем, с растрепанной седой бородой, в доспехах, знавших немало битв, кряжистый, как старое дерево, человек, которому можно было дать на вид от пятидесяти до восьмидесяти лет. Он был чуть выше царя, но совершенно подавлял собой, нависая над ним.

Александр был зол, но сдерживал себя. Губы сжались в тонкую линию, глаза были светлые, как вода. Он взглянул на Мериамон, и она вздрогнула: взгляд его был обжигающе холодным.

– А, Мариамне, не присядешь ли? Я скоро освобожусь.

– Ты освободишься не раньше, чем ответишь мне, – проворчал мужчина в доспехах. – Так ты собираешься или нет…

– Пармений, – небрежно сказал Александр, – ты забыл, кто я?

В наступившей грозной тишине Мериамон осторожно, как кошка, пробралась к стулу. Там, сидя на полу, притаился еще кто-то, поджав колени и глядя, не мигая, широко раскрытыми испуганными глазами. Однако это был не ребенок и не новобранец; это был мужчина – высокий, сильный, крепко сложенный, мускулистый, с лицом, которое было бы красивым, если бы черты его не были такими вялыми. Когда Мериамон разглядывала его, по его бороде потекла слюна.

«Слабоумный», – подумала она. О нем прекрасно заботились: туника чистая, волосы подстрижены, аккуратная и ухоженная черная борода. Он выглядел, как… Мериамон остолбенела. Он выглядел, как царь Филипп, отец Александра, чьи портреты она видела. Значит, это Арридай, Филипп Арридай, единокровный брат Александра. Она и не знала, что он здесь.

Что-то – может быть, ее тень, может быть, простое сочувствие – заставило ее положить руку ему на плечо. Он вздрогнул.

– Тише, – сказала Мериамон, – я не причиню тебе вреда.

Он уставился на нее. Внимание его было пристальным, и постепенно страх стал исчезать из его глаз. Глаза эти были круглые, карие и влажные, как у собаки, с собачьей жаждой преданности и доверия.

Мериамон улыбнулась. Ей не надо было притворяться: такой он был большой, но такой нежный. Он ответил улыбкой, так похожей на улыбку его брата. Та же сила, но как бы затуманенная, та же теплота, то же очарование.

– Красавица, – сказал он. Голос был низкий и глуховатый. – Ты пришла повидать меня?

Ей не хотелось говорить правду, чтобы не смутить его. Но можно сказать то, что на данный момент правда: