Легенда о гетмане. Том II (СИ)

— Ганна, ты ли это? — удивленно спросил он. — Как ты здесь оказалась?

— Брат отправил меня помочь пани Мотроне приглядеть за детьми, пока вы, дядько Богдан, в походе, — ответила немного смутившаяся молодица. И, переменив тему розговора, слегка подтолкнула мальчика к отцу: «Что ж ты стоишь, Юрко, батька не признал?» Хмельницкий подхватил сына на руки и тот, наконец узнав отца, обхватил его руками за шею и крепко прижался к отцовской груди. Гетман тем временем продолжал разглядывать Ганну, восхищаясь ее зрелой красотой тридцатилетней женщины. Последний раз он видел ее вскоре после того, как стал вдовцом, она тогда помогала жене Сомка вести домашнее хазяйство и приглядывать за детьми. Но та Ганна запомнилась ему, как молчаливая, замкнутая девчушка, хотя и симпатичная, но ничем особенно не выделяющаяся. Сейчас же перед ним стояла статная красавица в расцвете лет, настоящая казачка, исполненная достоинства и гордости. Разлет соболиных бровей на чуть смугловатом с легким румянцем лице, огромные карие глаза с опахалами длинных ресниц, рисунок четко очерченных алых губ, черные заплетенные в длинную толстую косу волосы, гибкий тонкий стан заставили бы сердце любого казака забиться в тревожной истоме. Внезапно Богдан понял, что она напоминает ему чей-то полузабытый образ, но он не мог вспомнить чей. Он попытался было вспомнить, где мог ее видеть, но не вспомнил и, опустив сына на пол, направился вместе с Тимошем и Выговским в свой кабинет.

Дорошенко от души обрадовался встрече с другом детства. При виде его суровые глаза Тимоша потеплели, угрюмое лицо посветлело, он крепко обнял Петра и с чувством произнес:

— Ну, рассказывай, как вы там воевали, пока я тут с Брюховецким дворцы строил?

— Так и я не очень там в битвах участвовал, — с легкой досадой ответил Дорошенко, — постоянко при твоем отце находился, вроде как командовал гвардией, а на деле большей частью на побегушках…

— Да ты не журись друже, — вдруг посерьезнел Тимош, — битв и сражений на наш век еще хватит. Лучше расскажи, как там у вас с Оксаной?

С Оксаной, а точнее, с ее отцом все было давно согласовано. Сразу по возвращению в Чигирин стали готовиться к свадьбе, которую сыграли в начале ноября в новом гетманском дворце. Хмельницкий, выступавший с одной стороны, как названый отец Петра, а с другой, как дед Оксаны, произносил тосты, много пил, желал счастья молодым и даже прослезился. На свадьбе присутствовали все полковники и генеральная старшина, поздравлявшие молодоженов с этим торжественным событием в их жизни. Дорошенко, несмотря на его молодость, пользовался уважением и у старшины, и у черни, многие казаки лично знали его отца Дорофея, ну и не было на Украйне человека, который бы не слыхал оМихаиле Дорошенко. Как водится, свадьбу гуляли три дня, после чего гости стали постепенно разъезжаться.

Спустя несколько дней в Чигирин прибыл посол московского царя Григорий Неронов. Его приезду предшествовали события, которые в Москве были восприняты с некоторым недоумением. По-видимому, сразу после Зборовского мира Хмельницкий почувствовал себя независимым и могучим властелином, опирающимся на поддержку крымского хана и его казацкая натура, и долго сдерживавшийся необузданный темперамент проявились в полной мере. Гетман стал заносчив и высокомерен с ближайшим окружением, окружид себя охраной из татар и валахов, даже позволял себе нелестные высказывания в адрес московского царя за то, что тот не помог ему в борьбе с поляками. Правда, когда Ислам-Гирей предложил ему предпринять совместный поход против Москвы, Богдан отговорил его от этого замысла, но в беседе с посланниками путивльского воеводы Прозоровского угрожал во время похода на Москву наведаться к нему в Путивль. Слова гетмана о готовящейся войне с Московским государством, по-видимому, имели под собой почву,так как посланцы путивльского воеводы по возвращению докладывали о том, что такие воинственные настроения витают в городах, через которые они проезжали.

Угрожая князю Прозоровскомуго войной, Хмельницкий немного позднее изменил тон и посланникам брянского воеводы князя Мещерского уже лишь высказал обиду на то, чтоцарь не взял его под свою руку и, хотя казаки добились мира с поляками, но он, гетман, не о том мечтал, не на то рассчитывал. «Я великому государю готов служить, где ни прикажет, — с горечью говорил он, — не того мне хотелось и не так было тому быть, да не хотел государь, не пожаловал помощи нам, христианам, не дал на врагов, а они, ляхи поганые, разные у них веры и стоят заодно на нас, христиан». Получив противоречивые донесения от обоих воевод, царь запретил им впредь сноситься напрямую с Хмельницким, а для того, чтобы разобраться в действительной ситуации в Войске Запорожском, направил в Чигирин умудренного в тонкостях дипломатии Неронова.

За обедом, данным в честь приезда московского гостя, Неронов передал благодарность царя, за то, что Хмельницкий отговорил крымского хана от похода на украинские города Московского государства.

— Царское величество тебя за эту твою службу и радение, — степенно говорил Неронов, — жалует, милостиво похваляет; ты б впредь за православную веру стоял, царскому величеству служил, служба ваша в забвеньи никогда не будет.

На эти слова гетман отвечал, что так оно и было: хан предлагал ему весной пойти вместе на Москву, но он отговорил его от этого намерения.

Выпив несколько чарок венгерского вина, Хмельницкий стал жаловаться на донских казаков. Он обвинял их в том, что не получил с Дона помощи в походе против поляков, вместо этого они морским путем напали на союзный ему Крым.

— Если его царское величество будет стоять за донцов, — горячился подвыпивший гетман, — то я вместе с крымским царем буду наступать на московские украйны.

Неронова эти речи не смутили, и он, погладив окладистую бороду, спокойно ответил гетману:

— Донцы ссорятся и мирятся, не спрашивая государя, и, к слову молвить, между ними много запорожских казаков, о том тебе ведомо. Тебе же гетман, — с укоризной продолжал царский посланник, — таких речей не только говорить, но и мыслить о том, непригоже. Вспомни, царское величество с их панами радными по их присылке не соединился на казаков.

Неронов значительно посмотрел на притихшего Хмельницкого, затем опять напомнил зарвавшемуся гетману:

— Вспомни, когда в смутное ваше время, в черкаских городах хлеб не родился, саранча поела, и соли за войною привоза не было, государь хлеб и соль в своих городах вам покупать позволил. И все Войско Запорожское пожаловал, с торговых людей ваших, которые приезжают в наши порубежные города с товарами, пошлин брать не велел: это великого государя к тебе и войску Запорожскому большая милость и без ратных людей!

Понимая правоту московского гостя, Богдан опустил голову.

— Перед восточным государем и светилом русским, — наконец глухо произнес он, — виноват я, холоп и слуга его, такое слово выговорил с сердца, потому что досадили мне донские казаки.

— Государева же милость, — Хмельницкий посмотрел в глаза Неронову, — ко мне и всему Запорожскому Войску большая — в хлебный недород нас с голоду не морил, велел нас в такое время прокормить, и многие православные души его царским жалованьем от смерти освободились.

Далее гетман добавил, что донским казакам мстить не будет и с крымским ханом их помирит.

Прощаясь с Нероновым, Хмельницкий сказал, что у него с Ислам Гиреем союз, но лишь на то время, пока не будет установлен прочный мир с Польшей. После этого он, по договоренности с ханом, может пойти под руку к тому государю, к кому захочет. Более того, хан обещал, что если московский царь примет Войско Запорожское к себе, то и он со всей крымской ордой перейдет под руку Москвы.

Царский посланник выразил сомнение в возможности такого шага со стороны Ислам Гирея, так как тот является подданным турецкого султана. Хмельницкий возразил, что впрошлом так оно и было, однако теперь Османская империя уже не та, что была прежде и султан сам побаивается крымского хана. Помолчав, гетман задумчиво произнес: