Схватка за Амур

Помоги тебе Бог, перекрестила его вслед Елена Павловна.

3

Николай Николаевич был обескуражен. Мало того, что император, обычно приглашающий генерал-губернатора немедленно по приезде, на этот раз отложил аудиенцию чуть ли не на неделю, так он еще уклонился от встречи в Михайловском дворце. Встречи, которая никого ни к чему не обязывала, но позволяла администратору самого высокого ранга поприветствовать своего государя.

– Да не волнуйся ты так, не переживай раньше времени, – увещевала Екатерина Николаевна возбужденного сверх меры мужа, который буквально не находил себе места и метался по гостиной, как по клетке. «Бегал по потолку».

Его поначалу не успокоило и сообщение вернувшейся в гостиную Елены Павловны, когда она узнала причину волнения Николаши:

– Дорогой мой Николай Николаевич, да государю сейчас просто не до вас. У него тяжелейший выбор, и, боюсь, он его сделает не в лучшую сторону. Конфронтация с Европой принесет России беду, и я не смогла убедить его в этом. Он слишком верит Нессельроде, а тот до сих пор заглядывает в рот этому отставному маразматику Меттерниху [103], который всю жизнь гадил России.

– Это что – нас ждет война с Англией? – внезапно осознал Муравьев. – Так-так-та-ак… А ведь это может решительно изменить позицию правительства по Амуру. Оччень интересно! Катюш, ты понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Екатерина Николаевна и неуверенно добавила: – Только… это же все-таки война…

– Но, если она случится, то будет скорее всего на Балканах, – напомнила Елена Павловна. – От Амура очень далеко…

– Я бы так не сказал, – усмехнулся Муравьев. – Если Англия начнет воевать, она будет бить по самым слабым точкам, а наш крайний Восток и есть такая слабая точка. Она ведь не Турцию будет защищать, а искать свою выгоду. И на Тихом океане у нее есть прямая выгода! – Он потер руки и прошелся по гостиной. – Что ж, война так война. Нам воевать не впервой. Зато у меня теперь имеется неотразимый аргумент. Последний аргумент!

– Мне кажется, лучше бы России ни с кем не воевать, – заметила великая княгиня. – Впрочем, это решение в руках государя, а может быть, и Бога. Нас, простых смертных, должны и дела заботить простые. Что вы намерены предпринять после встречи с государем? – поинтересовалась она у Николая Николаевича.

– Попрошу отпуск, – коротко ответил Муравьев, продолжая ходить и, видимо, успев погрузиться в размышления о неожиданном повороте фортуны.

– О да, мы надеемся, что его величество даст отпуск Николаю Николаевичу, – смягчая его непреднамеренную невежливость, подтвердила Екатерина Николаевна. – Он уже четыре года не отдыхал и не лечился. Поедем за границу – в Мариенбад, а потом во Францию, в наш родовой замок Ришмон д’Адур…

– Там уже, конечно, весна… – мечтательно сказала Елена Павловна. – Я люблю весной бывать в Европе.

– Когда Николай Николаевич выйдет в отставку… – На этих словах Муравьев вскинул голову и удивленно посмотрел на жену. – Ну, когда-нибудь это все равно случится, – заметив его реакцию, сказала она. – Мы, конечно, уедем во Францию.

– А куда именно? – поинтересовалась великая княгиня.

– Недалеко от нашего родового имения, всего сто тридцать километров, на берегу океана есть климатический курорт Биарриц.

– Знаю, – кивнула Елена Павловна. – Там лечатся многие аристократы, в том числе и российские.

– Николаю Николаевичу там будет очень хорошо.

Муравьев остановился и опять взглянул на жену:

– Дорогая, не пора ли нам откланяться? Мне кажется, мы уже утомили ее высочество.

– Прошу меня извинить, но не буду вас задерживать, дорогие мои, – совершенно по-родственному сказала великая княгиня. – Я действительно немного устала.

Она хотела послать слугу за извозчиком, но Николай Николаевич отказался, сказав, что они с Катрин немного прогуляются по Невскому. Благо вечер был не по-февральски тихий и теплый, падал легкий снежок, и центр города хорошо освещался газовыми фонарями. И злоумышленников можно не опасаться: они, как известно, освещенные места обходят стороной, да и городовые не спят.

Екатерине Николаевне хотелось поскорее вернуться в отель, принять горячую ванну и лечь в постель, но она поняла, что мужу зачем-то нужна эта прогулка, и ничего не сказала. И всю короткую Михайловскую улицу от дворца до Невского они прошли в молчании. Под сапогами Николая Николаевича и меховыми сапожками Катрин поскрипывало, словно где-то рядом находился сверчок. В воздухе кружились большие снежинки. Катрин подставила руку в цветной варежке – подарок Марии Николаевны Волконской, которая научилась прекрасно вязать на спицах, – и на нее тут же опустилось несколько крупных шестиконечных звездочек.

В голубоватом свете газового фонаря снежинки брызгали радужными блестками с каждой «веточки» и «иголки» своих сложных узоров и казались воплощением небесной гармонии.

– Боже мой! Какая красота! – тихо воскликнула Катрин. – Посмотри, Николя, это же чудо!

Муравьев посмотрел внимательно и серьезно, кивнул и спросил:

– Зачем ты заговорила про мою отставку?

– Про отставку заговорила не я, – возразила Катрин. – Ты сам все время о ней думаешь. Вспомни свой разговор с Бернгардом Васильевичем.

Действительно, разговор на эту тему был.

Струве провожал Муравьевых до первой станции, бывшей на постоялом дворе в селе Зуй, в пятнадцати верстах от Иркутска. Всю дорогу они спорили о закупках хлеба у крестьян. Струве позволял себе не соглашаться с генерал-губернатором, впрочем, такое было не в первый раз. Бернгард Васильевич был председателем Иркутского губернского правления и на время длительных разъездов Муравьева исправлял должность гражданского губернатора (К.К. Венцель заменял генерал-губернатора в качестве председателя Совета Главного управления), а значит – отвечал за заготовки продовольствия и при этом постоянно схватывался с обер-провиантмейстером Тваровским по вопросу цены. Прошлогодняя история, когда заготовки спас только Завалишин, похоже, ничему не научила ни Тваровского, ни Муравьева. Бернгард Васильевич изо всех сил старался убедить генерал-губернатора, напирая на то, что der Geizige zahlt zweifach [104], однако Николай Николаевич стоял на своем: чтобы хватило сил выйти на Амур, нужна жесткая экономия.

Именно на этом спустя некоторое время сыграет Тваровский, передав в Петербург Муравьеву через Корсакова, что Струве опять завышает цену на хлеб, полагая, что надо вернуть в сельские магазины взятые заимообразно миллион двести тысяч пудов хлеба, а вот он, Тваровский, стоит на страже указаний генерал-губернатора и потому достоин чина статского советника. И Муравьев, к сожалению, в который раз поверит оговору и расстанется с преданным и весьма перспективным чиновником.

Но пока дело до этого не дошло, генерал снисходительно, не горячась, принимал аргументы своего подчиненного.

В Зуе попили чаю, и Струве начал прощаться, чтобы вернуться в Иркутск засветло. Генерал протянул руку:

– Я имел на вас большие перспективы, Бернгард Васильевич…

– Позвольте спросить: почему в прошедшем времени? Я вас разочаровал? – натянуто улыбнулся Струве.

– Нет. Просто я скорее всего уже не вернусь в Восточную Сибирь.

– Что вы такое говорите, ваше превосходительство?! Почему?! – воскликнул Струве.

– По всему выходит, что государь мне не доверяет, а я без его доверия служить не могу и не хочу. Быть безмолвным свидетелем того, что творится в ущерб Отечеству, – преступно. Лучше уйти…

– Как же мы без вас?!

– Другому, может быть, больше поверят. – Генерал пожал руку молодому чиновнику и вдруг порывисто обнял его. – Прощайте, друг мой! Не поминайте лихом.

Вот об этом прощальном разговоре напомнила мужу Екатерина Николаевна. И добавила:

– Я хотела, чтобы мысль об отставке перестала тебя угнетать.