Карнавальная ночь

Кто только не брался описывать эти пышные ассамблеи! Увы, не делали этого лишь большие художники, умеющие отделять подлинный свет от тени. Лично мне попадались либо умильные славословия неразборчивых льстецов, захлебывающихся уже от того, что их сюда допустили, либо едкие наветы исходящих желчью холопов, вынужденных любоваться балом сквозь двери прихожей.

Хотите знать мое мнение? Я думаю, что подобное не поддается описанию. Уж больно много сверкания и совсем нет полутеней. Ни один темный штришок не осмеливается оттенить очертания на картине.

Свет льется отовсюду.

А ведь послушать путешественников, так в Индии с ее испепеляющими небесами ночная тьма куда непрогляднее нашей.

Так вот к чему я клоню: описывать нечто, коли браться за дело всерьез, означает выдать слабое знание предмета.

Можно бы, конечно, выкрутиться при помощи смеха, он тоже своего рода тень. Но ведь мы с вами не где-нибудь, а в самом предместье Сен-Жермен, пусть пришедшем в упадок, но все ж не забывающем своего славного прошлого – во всяком случае, науки балов. Не знаю, жива ли оная наука в иных местах, судить не могу, но уж здесь – будьте покойны. Должно быть, и что-то смешное – но тут его держат под спудом, скрывают за приятной глазу наружностью.

Вытащить смешное на свет можно, лишь перерыв все углы.

Нашей повести теперь не до того. Развязка ее, подобно невидимому мечу, уже занесена и изготовилась разить. В воздухе – предвкушение битвы, но где ее поле, кто и каким оружием на нем сразится, мы пока не знаем. Так в жаркий день по нарастанию давящей духоты чуешь надвигающуюся грозу.

Как мы знаем, на сем роскошном балу, где кружились сливки парижской аристократии (а принцесса Эпстейн принадлежала к одной из знатнейших фамилий предместья), витало в воздухе нечто чужеродное, коварное и злое. Здесь рыскала женщина, красавица из красавиц, сущая львица, готовая отстаивать свои честолюбивые притязания, как львица защищать зубами и когтями своих детенышей. Со свойственной ей безудержной, отдающей безрассудством смелостью, гениально все рассчитав, эта женщина намеревалась поставить нынче на карту последнее.

Надо не описывать, а рассказывать; а там, глядишь, выйдет и описание. В час ночи зал являл собой поистине волшебные картины, и Тольбек, признанный знаток, с высоты оркестровой галереи назвал бал «перворазрядным».

Среди всех скрытых масками лиц открыты оставались только лица графини и принцессы, приветливо встречавших гостей.

В час ночи и они наконец надели маски и смешались с толпой гостей. Последний акт нашей драмы начался.

Особо привлекали любопытство собравшихся двое молодых людей в черных домино. Один был строен и отменно сложен; тучность второго нимало не портила, однако, его осанки, сообщая ей даже известную величавость. Они были в полумасках, без бород, а под шелковыми плащами мелькали на груди ленты множества иностранных орденов. В первой части «Черных Мантий» сын Людовика XVII играл заметную роль; здесь он появится лишь мимолетно.

Под маскою полного юноши угадывался характерный профиль Бурбонов, и это очень занимало гостей бала, никогда не признавших Луи Филиппа королем. Не вызывал здесь сочувствия и так называемый Людовик XVII, а его сын, герцог Б., возбуждал лишь праздное – пусть громадное – любопытство.

Его стройный спутник впервые попал в парижский салон. Звали его принц Орландо Поличени. Он прибыл из Рима, где, поговаривали, чуть было не сделал блестящую церковную карьеру, но не пожелал принять монашества и отправился к неаполитанскому королю, который произвел его в офицеры лейб-гвардии.

Никто не сумел бы объяснить, отчего именно сегодня все наперебой вспоминали романтическую историю, случившуюся одиннадцать лет назад в последний день карнавала. После десяти лет забвения она словно ожила вновь и на все лады повторялась в гостиных дома де Клар. От этих разговоров как-то кстати казались два костюма Буридана; иначе их сочли бы оскорбительно старомодными.

Мы еще вернемся к этим костюмам, скрывавшим, не иначе, заядлых любителей старья, которые вытащили моду одиннадцатилетней давности, но при всем том не были людьми случайными, ибо один из них танцевал с принцессой Эпстейн, а другой беседовал с графиней дю Бреу де Клар.

Но сперва о принце Орландо Поличени, лейб-гвардейце неаполитанского короля.

Представьте, наш виконт Аннибал Джожа, маркиз Палланте, красавец с белозубой улыбкой, черными глазами и волосами, сиявшими от помады ярче лаковых туфель, до последнего питал надежду сыграть в пьесе главную роль – ту, которую Добряк Жафрэ и бывший карнавальный «король» Комейроль предлагали Господину Сердце, а теперь отводили принцу Поличени.

Все делалось совсем как в театре, где либо из-за ухода на покой старых актеров, либо ввиду болезни знаменитости на последние репетиции, случается, ставят новичка, и его-то имя в конце концов попадает в афишу.

Принц Поличени, дотоле неизвестный, безо всяких усилий оттеснил и виконта, и Господина Сердце. Маргарита прочила его в герцоги де Клар…

Маргарита чувствовала себя хозяйкой положения. Она успела проучить контору Дебана и прочих. Ей подчинялись с полуслова. Сам виконт Аннибал пособлял своему удачливому сопернику, ничем не выдав досады или сожаления.

Войско Маргариты было многочисленно и хорошо вымуштровано.

Но любое войско – ничто рядом с услужливым исполином, именуемым Светом, этой неповоротливой тушей, вобравшей весь ум, хитрость и изворотливость мира, но всегда готовой заглотить самую грубую наживку…

Лучшие войска те, которые не ведают, за что сражаются.

Такая армия не внушает – да и не заслуживает – никаких подозрений. Она честна, благородна, горда и прямодушна. Она действует высоко над болотом гнусных интриг, коим служит – причем тем верней, что никогда не участвует в них напрямую.

Научившийся играть на страшном и могучем органе по имени Толпа вознаграждается сторицей.

Ловкие, невидимые пальцы касались клавиш, и видения прошлого проносились перед зачарованным взором тех, кто смутно помнил о них, и тех, кто прежде о них не слышал. В нашем обществе с замечательной легкостью выговариваются скабрезнейшие вещи. Лексикон злословия богат. Как невозмутимо и естественно выражает он мысли, пред которыми пасует перо писателя. Все говорится в открытую и никого не возмущает. Юницы слушают и бровью не поведут, будто речь о метафизике или о жизни китайцев…

Так вот вспоминали дом на бульваре Монпарнас, откуда вышел и получил удар кинжалом наследник де Клар. При этом хозяйку дома чуть ли не величали ее истинным титулом…

Ох уж этот язык благородных салонов! Там кошку назовут кошкой, но каким тоном!

Случай вызывал живой интерес, и все старались припомнить перипетии той страшной ночи: вот поднимаются на пятый этаж к бедной герцогине Терезе; вот носилки с раненым вносят во двор монастыря Бон Секур; вот герцог Гийом и мать Франсуаза Ассизская склонились у изголовья раненого, а рядом стоит малышка, ставшая нынче лучезарной принцессой Эпстейн.

Герцога и монашки уже нет в живых. Захочет ли принцесса Эпстейн признать раненого из Бон Секур и вернуть ему огромное наследство?

Возможна и счастливая развязка: помолвка.

Оба красивы, молоды, богаты, знатны.

Так почему же тогда он бежал из монастыря БонСекур?

Почему решил скрыться в Италии?

Что означает это имя – Поличени?

Сладость неразрешимых вопросов, упоение запутанной интриги, вечные спутники их – любовные утехи, по всех законам жанра… загадки, задаваемые и разрешаемые по двести раз кряду на подмостках модных наших театров!

Здесь все – лишь спектакль. Люди знатные в глубине души столь же любопытны, легковерны и склонны сплетничать, как и все прочие…

Итак, во втором часу ночи один Буридан из двух, сыскавшихся на балу, танцевал кадриль с прелестной Нитой Эпстейн, меж тем как второй Буридан прохаживался с графиней.

Мы вынуждены в первую очередь следить за парой Буриданов, хотя присутствующих куда больше поразило появление на балу некоего знаменитого адвоката. Будем величать его здесь господином Мерсье, предоставив каждому самостоятельно угадать за этим скромным псевдонимом одно из ярчайших светил французского правоведения. Добавим, что его приход придал остроту ходившим слухам, тем более что юный принц Поличени, оставив по знаку графини локоть герцога Б., был незамедлительно представлен господину Мерсье, каковой и увлек его в нишу окна.