Миссия на Маврикий

Ничего славного в этом деле не было, любимая, и ни следа опасности. Но, что забавно, француза тоже можно назвать фрегатом. Это наша старая „Гиена”, дурацкий двадцативосьмипушечник, древний как Ковчег, французы пленили его, когда я еще был мальчишкой. Он был перегружен артиллерией и французы „разжаловали” его в корвет, с 24-фунтовыми карронадами и двумя длинными девятифунтовками. Я вначале едва узнал его, так он изменился. Но для нас это все еще фрегат, и, конечно, он снова будет включен в списки (он прекрасный ходок, особенно на попутных ветрах, и мы почти не повредили его, так, содрали несколько листов меди из обшивки). А это уже боевые выплаты, и, ведь есть еще шнява-„гвинеец”. Она для нас, конечно, никакой не приз – это английское судно, но это спасенное имущество и оно должно принести неплохую толику наличных. Так что, если требуется замена кухонного котла – пожалуйста, не стесняйся. К сожалению, из этого возьмут адмиральскую долю. Хотя я действую по прямому приказу Адмиралтейства, старый хитрый пес прибавил какой-то чепухи от себя, чтоб наложить лапы на свою одну восьмую, если мы что-то возьмем. И это, представь, он сделал сразу после обеда, на голубом глазу, весело посмеиваясь. Все адмиралы одним миром мазаны, и, я чувствую, нечто похожее ждет нас и на Мысу.»

Едва Джек написал последнее слово, как мрачное напоминание Стивена о строжайшем соблюдении тайны всплыло в его мозгу и он аккуратно переправил в письме на «Место нашего назначения» и, затем, вернулся к «гвинейцу». «Обычно на таких возят негров в Вест-Индию, что бы, конечно, добавило, еще к его стоимости, но, пожалуй, оно и к лучшему, что „черного дерева” на борту не было. Стивен так ненавидит рабство, что, полагаю, мне бы пришлось высадить его на берег – чтоб ему не быть повешену за мятеж на борту. Последний раз во время обеда в кают-компании, Эйкерс, первый лейтенант, начал разговор на эту тему, но Стивен оборвал его столь грубо, что мне пришлось вмешаться. Мистер Фаркьюхар придерживается того же мнения, что и Стивен, и, я думаю, они правы. Это очень грустное зрелище, хотя иногда начинает казаться, что пара послушных, крепких молодых негров, преданных своему долгу и не требующих платы, чрезвычайно пригодилась бы в Эшгроу-коттедже. И раз уж я о коттедже, я отписал Оммани, чтобы он сразу отослал тебе все, что удастся получить за „Гиену”, и, прошу тебя, не откладывая купи себе ротонду и палантин против этих чертовых сквозняков, и...» Далее следовал список домашних дел: котел, естественно; переложить дымоход в гостиной; нанять Годби для ремонта крыши; купить стельную джерсейскую корову, посоветовавшись с мистером Хиком. «Дорогая, время заканчивается», – продолжил Джек. «„Гиена” уже поднимает шлюпки на борт, а шнява снимается с якоря. Возможно, мы зайдем на Св. Елену, но, скорее всего, я прощаюсь с тобой до нашего прибытия в порт назначения. Боже, храни тебя, любимая, и наших детей.» Он вздохнул, улыбнулся и собрался запечатать письмо, когда вошел Стивен, усталый и осунувшийся.

– Стивен, – обратился к другу Джек, – я как раз пишу Софи. – Хочешь что-нибудь передать?

– Любовь, конечно. И комплименты миссис Вильямс.

– Боже! – завопил Джек, быстро дописывая, – спасибо, что напомнил. Я тут объяснил про леди Клонферт, – добавил он, запечатывая конверт.

– Надеюсь, объяснение было коротким, – хмыкнул Стивен, – излишняя детализация разрушит гармонию. Чем длиннее, тем меньше доверия.

– Я просто написал, что она опоздала на рандеву и мы ушли.

– Неужели ничего о трех часах утра, фокус-покусах в гостинице, незамеченном сигнале, шлюпке, на которой гребли так, будто убегали от Страшного Суда, о леди, вываленной в канаву? – спросил Стивен с неприятным скрипучим звуком, изображавшим у него смех.

– Ну ты и трещотка, – ответил Джек, – ладно, как там твой пациент?

– Ну, он потерял довольно много крови, нельзя отрицать, но, с другой стороны, я мало видел людей, которым бы было столь полезно кровопускание. С ним все будет нормально, с Божьей помощью. С ним кок прежнего капитана, великий искусник, и он надеется, что его можно будет оставить на борту, с разрешения великодушного победителя.

– Отлично, отлично. Великий искусник на камбузе венчает хорошую утреннюю работу. Ведь неплохая была работенка, а, Стивен?

– Ну, я всей душой желаю тебе наслаждаться трофеями, но вот если под «хорошим» понимать экономию средств, тут я тебя поздравить не могу. Вся эта канонада со столь ничтожным результатом, как крюйс-стеньга у какого-то жалкого кораблика, застрявшего среди скал – ну просто преждевременный Армагеддон! А вся эта дурацкая возня с «гвинейцем»? Все эти задержки, перегрузки, еще до приближения к нему, несмотря на просьбы капитана поторопиться, все это тянется бесконечно, а в это время никому не позволено хотя бы ступить на остров! Потому что, видите ли, «нельзя терять не минуты»! «Ни минуты», ха! И сорок семь минут – коту под хвост, сорок семь минут бесценных наблюдений, которые так никогда и не будут сделаны!

– Что знаю я, Стивен, и чего не знаешь ты... – начал Джек, но его прервал появившийся посыльный: с разрешения капитана, мистер Эйкерс был готов подняться на борт. На палубе Джек обнаружил, что дует юго-западный бриз, устойчивый, как по заказу – лучший ветер для достижения Гибралтара «Гиеной» и ее подопечным. Он отдал письма первому лейтенанту, снова напомнил о необходимости высочайшей бдительности и торопливо проводил к планширю. Мистер Эйкерс пытался задержаться, выражая свою сильнейшую благодарность за назначение (и в самом деле, восстановленная в списках «Гиена» означала его неминуемое повышение), и уверяя капитана Обри, что если хоть один пленник высунет свой нос из люка, то его разорвут картечью, но, наконец, спустился в шлюпку. Облокотившись на планширь, Джек наблюдал, как лодки с ним и его людьми удаляются от «Боадицеи». Одни направились к «Гиене» – для управления кораблем и охраны пленников, другие – к «Интрепид Фокс», усилить ее чувствительно уменьшившийся экипаж, количество людей и в тех и в других было не малым.

Немногие капитаны вдали от вербовочных команд, встретив корабль или другой источник рабочих рук, могли бы улыбаться, глядя, как эти самые руки направляются к другим судам, чтоб никогда, возможно, не повстречаться вновь, но Джек сиял, как восходящее солнце. Капитан Лавлесс имел большие связи, а «Боадицея», благодаря этому – полнокровный экипаж, прекрасный, в среднем, экипаж, с не превышающей нормы долей новичков и с изрядным процентом тех, кто заслужил звание «опытный моряк». Однако, встречались в нем, конечно, и такие, кто не стоил ни пищи, которую съедал, ни занимаемого места в кубрике – последняя партия пришла из тюрем Бедфордшира: доходяги, мелкие преступники, бродяги, бесполезные в море. Английские пленники с «Хиби», отличные моряки, вместе с парой лучших матросов, взятых с «Интрепид Фокс», более чем скомпенсировали потери «Боадицеи», и сейчас с глубоким удовлетворением Джек наблюдал, как исчезают вдалеке восемь содомитов, три известных вора, четверо слабоумных и еще куча неисправимых сачков и «законников». Не меньше радости доставило ему избавление от самого бестолкового гардемарина, отравлявшего жизнь младшим, но более всего он был счастлив сплавить своего первого лейтенанта. Мистер Эйкерс был грубым, мрачным, седым человеком с одной ногой, боль от раны часто делала его дурной нрав просто невыносимым, и он не сходился с капитаном во многих вопросах, включая телесные наказания. Но, что хуже, почетным или нет было его увечье, но моряком мистер Эйкерс был никаким. Когда они впервые поднялись на борт «Боадицеи», якорные канаты были перекручены, и потребовался час и двадцать минут, чтобы освободить, наконец, клюзы, и все это время приказ фрегату выйти в море развевался на сигнальной мачте, подкрепляемый частыми пушечными выстрелами. И это впечатление злобной кипучей бесполезности лейтенанта в дальнейшем крепло день ото дня.

И вот, наконец-то! Он захватил два отличных судна, в то же время он избавил себя от человека, который только мешал превратить фрегат в эффективный инструмент морской войны, не говоря уж о «счастливом» корабле. И он сделал так, что удаление, вместе с тем, принесло выгоды даже самому мистеру Эйкерсу, вот где самый-то смак! И теперь он командует кораблем, экипаж которого можно считать настоящими моряками, несмотря даже на пятьдесят или шестьдесят оставшихся салаг.