1612 год

Дмитрий Валентинович Евдокимов

1612 год

Часть первая

Господин великий голод

Афанасий Иванович Власьев, дьяк Посольского приказа возвращался после долгого заграничного вояжа на родину. Отбыл он из Москвы по секретному царскому указу еще в июне прошлого, 1599 года. Из-за неспокойствия в Ливонии, где шли непрерывные стычки за обладание этой злополучной землей между вооруженными отрядами короля польского Сигизмунда III ^{1} и его дяди, правителя шведского, будущего Карла IX, ^{2} Власьев вынужден был добираться в Европу кружным путем, через Архангельск, морем вдоль норвежских и датских берегов, а затем по Эльбе.

В Гамбурге его ждал радушный прием тамошних бургомистров и богатых купцов, желающих иметь привилегии в торговле с Московией. Дьяк охотно обещал, рассказывая, что новый царь мудр, богат и щедр, при восшествии на престол выплатил всем служилым людям по три оклада: один — в память о покойном царе Федоре, второй — для укрепления своего царствования и третий — обычный годовой. По всей земле не велел брать податей, торжественно объявив, что все обширное строительство по украшению и укреплению городов будет вестись за счет царской казны.

А особо жалует государь иноземных людей да пленных немцев лифляндских и литву, находившихся в ссылке во время войны с Польшей, вернул в Москву, а тех, кто захотел служить, взял в службу, назначил поместья и жалованье. Торговым людям — немцам повелел дать по тысяче, иным — по две тысячи рублей и многих пожаловал званием гостя.

Весть о том, что царь Борис охотно берет в службу иностранцев самых разных национальностей и хорошо платит, распространилась так быстро, что к моменту отъезда Власьева в Прагу поезд его значительно увеличился. За его колымагой, отделанной серебром, следовали верхом новый царский лекарь (шестой по счету) Каспар Фидлер со своим братом Константином, преподаватель немецкого и латинского Мартин Бер, пятнадцатилетний ученик купца Исаак Масса… ^{3}

Из Праги пришлось ехать в Пильзен, где императорский двор укрывался от очередной чумы. Власьев был вправе рассчитывать на хороший прием римского цезаря Рудольфа, ^{4} благо, что в прошлый свой визит привозил в подарок от покойного царя Федора для вспоможения в борьбе с турками драгоценные русские меха на сумму четыреста тысяч рублей. Но Рудольф, за прошедшие пять лет увлекшийся алхимией и поисками эликсира жизни, аудиенцию дал короткую и больше интересовался коллекцией драгоценностей Ивана Грозного да его посохом, сделанным из цельного рога редчайшего зверя единорога, якобы обладающего исключительной целебной силой. Переговоры пришлось вести с канцлером, который легко разгадал цель визита Власьева — столкнуть Римскую империю с Польшей под предлогом, что поляки не пропускают русские войска, которые Россия якобы готова направить на помощь цезарю для борьбы с Османской империей. Канцлер с министрами ответили весьма любезно, но непреклонно: воевать с Польшей они не будут и что, хотя поляки действительно недруги Австрийского дома, цезарь любит короля Сигизмунда. Короче, довольно прозрачно намекнули, что между империей и Польшей возник союз, что забыли австрийцы прежнюю обиду за брата цезаря Максимилиана, боровшегося за престол с Сигизмундом и плененного коварным шведом.

Несолоно хлебавши отправился дьяк в Краков для переговоров с польским королем. Сигизмунд III, из королевского шведского рода Ваза, все свои помыслы в это время устремил на борьбу за шведскую корону, которую нагло, на его взгляд, узурпировал его родной дядя Карл Зюндерманландский. ^{5} Боевые действия в Ливонии шли с переменным успехом, и Сигизмунд не скрывал, что был бы рад видеть в России не врага, а союзника. Решено было, что в Москву выедет великое королевское посольство во главе с великим канцлером литовским Львом Ивановичем Сапегой для заключения мирного договора.

В Кракове поезд Власьева еще больше увеличился за счет известных вояк — французов, англичан, шотландцев, немцев, которые выразили готовность предоставить свои шпаги к услугам русского царя, естественно, за хорошую плату.

Власьев глянул в слюдяное окно в задней стенке колымаги: вот они браво гарцуют на своих конях, вид несколько потрепанный, но, безусловно, воинственный. Царь будет доволен: один капитан Маржерет чего стоит! ^{6} Он рассказывал дьяку, что в Трансильвании в одиночку схватился с целой сотней турецких воинов! Даже если и соврал наполовину, то все равно боец отменный.

Кучер, сидевший на лошади, резко натянул узду:

— Тпрру!

Власьев приоткрыл дверцу колымаги:

— Чего стал?

— Граница, боярин! Переправляться через реку будем!

Поддерживаемый слугами, дьяк осторожно сошел на землю. Вышел на высокий берег реки, не торопясь осмотрелся. Был Афанасий Иванович, как и полагается высокому чину, мужчиной дородным, что подчеркивалось и соболиной шубой необъятных размеров, надетой поверх парчовой ферязи [1]с длинными, до земли, рукавами. Торжественный наряд завершала горлатная шапка, прозванная так потому, что шилась непременно из ценнейшего, переливчатого меха горловой части соболей либо куниц. Формой она напоминала ведро, с той лишь разницей, что расширялась от головы кверху. Лицо дьяка было широким и румяным, как блин, глаза серые, небольшие, но проворные, так и ввинчивающиеся в собеседника. Главным украшением лица была светло-русая окладистая борода, доходившая до груди.

Нетерпеливо постукивая коротким, но на высоком каблуке сапожком из золоченого сафьяна, Афанасий Иванович наблюдал, как холопы ухватисто сколачивают плоты будущего моста, поскольку старый унесло весенним паводком.

Возле дьяка, чуть поодаль, спешились иноземцы. К нему подошел капитан Маржерет, или Маржере, как называл он себя на французский лад. Сняв широкополую шляпу с петушиным пером и махнув ею в полупоклоне, капитан обратился к дьяку на ломаном немецком:

— Правду ли говорят, что перед нами уже Московия?

— Это Русь, Россия, — сердито поправил Афанасий Иванович. — Московия — это небольшая область вокруг Москвы. У вас часто по ошибке русских называют московитами. Это все равно что у вас всех французов называть парижанами. Понятно говорю?

— Йа, йа, — закивал Маржере, вглядываясь в простиравшиеся перед ним леса.

В этот солнечный майский день от них исходило светло-зеленое сияние.

— Так много леса! — воскликнул он изумленно. — Сколько дичи, зверья должно быть здесь!

— Хватает, — улыбнулся Власьев. — И дичи и зверья. Особенно волков да медведей! Не боишься?

— О-о! — возмутился капитан, хватаясь за шпагу. — Жак де Маржере не боится даже встретиться со львом!

— Что ж, скоро увидим, — опять улыбнулся Власьев. — Любимая царская забава — глядеть на единоборство ловчих с медведем. Храбрецов царь жалует щедро…

— Один на один с медведем? — изумился капитан. — С каким же оружием?

— Только с рогатиной.

— Ро-га-тина, — старательно выговорил незнакомое слово Маржере.

— Да, это копье с очень широким, в две ладони, жалом.

— Однако действительно не каждый смельчак решится на такое!

— Тем более что медведя несколько дней не кормят и специально дразнят перед боем, чтобы привести в ярость.

— Как в кровожадном Риме, — пробормотал Маржере.

— Что ж, правители, как правило, любят жестокие шутки, — покачал головой Власьев, впрочем, тут же спохватился и добавил: — Однако наш нынешний царь Борис медвежьи забавы не одобряет.

Слуги тем временем принесли из обоза скамейку, обитую красным сукном, отороченным по краям серебряным шитьем. Дьяк грузно сел, а старший слуга налил из сулейки, [2]висевшей на серебряной цепочке у него на шее, ковш прозрачного меду и с поклоном подал Власьеву.