Говорящие звезды

Бог прикасается к нам лучами

Здесь я прерываю цитирование, полагая, что заинтересованные читатели найдут полный текст. Мне важно показать некоторые особенности поэтики Кедрова, на мой взгляд, обладающей той мерой новизны, которая недоступна оценщикам литературных произведений, находящихся в достаточной удаленности от предмета оценки. Удаленность мы принуждены рассматривать во временнЫх координатах, потому что пространственно эти оценщики могут находиться, что в Москве, что в Стокгольме, но судить они будут одинаково.

Продвинемся немного дальше, к окончанию текста:

смысл прячется в словах

как фонемы в звуках

вы скажете это филология

нет это просто печаль о словах

А я бы все-таки сказал, что это и филология в том числе. Филология как актуализатор поэтического. После Андрея Белого и Велимира Хлебникова мы с полным правом можем говорить о том, что филология в целом, а также ее отделы: лингвистика, литературоведение, стиховедение – входят в поэзию как составляющие поэтики и как субъекты описания.

Это долго не признавалось. И по-прежнему, как в эпоху становления стиховой формы поэзии, за поэзию признают именно «стихи». И по-прежнему стихов сочиняется биллионы километров. И всевозможные премиальные комитеты пытаются выловить среди «стихов» самые лучшие. Занятие столь же похвально, сколь и бесполезное.

Произошло уже несколько преобразований поэтического. В том числе в России эти преобразования оказались одними из самых радикальных.

И Константин Кедров находится на самом острие этих преобразований. Он, если воспользоваться его же строкой, «человек-поэзия», то есть фигура кентаврического плана.

человек-проза пишет стихи

человек-поэзия ничего не пишет

пишет нечеловек-поэзия

не стихи не прозу –

себя

Вот такое заострение: ничего не пишет! И в самом деле: он не пишет, он осуществляется. Ибо многие тексты Кедрова, с которыми мы встречаемся в его книгах или в иных пространствах, они производят впечатление самосозданных:

Части речи

как части тела

вот стою

перед вами гол

я не существительное –

глагол

В поэтической программе по имени Кедров происходят удивительные свертывания культурных пластов до тончайшей пластинки (можете назвать ее флэшкой или каким еще словом эпохи нано!).

Предположим:

Когда Ахилл догонит черепаху

Он ей подарит череп свой

вот черепаха череп мой

он панцирь твой

о черепаха

      Когда свой щит расколет Ахиллес

      луна на небе превратится в месяц

      но возродится ровно через месяц

      когда свой щит находит Ахиллес

Итак, получена флэшка, теперь вставляем ее в наш мысленный разъем и вот перед нами уже разворачивается вся картина, весь так сказать «список кораблей», может быть только до половины прочитанный. А?! Не разворачивается... Ну что ж, сбой программы, нет нужной настройки, несовпадение стандартов... Это в принципе как и с предшественниками Кедрова – Пушкиным или Лермонтовым, Блоком или Белым. Если нет такой настройки, то конвенция проблематична.

Поэзия – это же величайший обман, иллюзия. «Возвышающий», правда! То есть мы каким-то обманным путем, иллюзорным, контрабандным постигаем некие невероятные вещи, вроде вот тех, что происходили с Ахиллесом или с Гамлетом, с Улиссом, Дон Кихотом...

Но на самом деле поэт, чтобы свернуть такие огромные культурные пласты до степени нано, он ими должен обладать, должен быть набит как многогигобайтный жесткий диск. В случае с Кедровым не приходится сомневаться, что это так. Откройте томик «Философия литературы» и вы попадете в лабиринт культурных переплетений и взаимодействий. Уже и в эссе у Кедрова все переговариваются со всеми: писатели и их герои, философы и их категории! Но постепенно из эссеистики поэт-философ смещается в сторону полилогов, где он вступает в оживленные беседы с Лобачевским и Хлебниковым, Эйнштейном, Минковским, Тютчевым, Риманом, Пикассо... Выясняются важные вопросы времени и пространства, прямизны и кривизны, полетности и приземленности.

«У поэта нет биографии – только вечность», – утверждает Кедров в эссе о Хлебникове.

В случае с Хлебниковым – это безусловная данность. Но и по отношению к поэтам в предельном приближении придется согласиться с этой максимой. В конечном счете мир, созданный поэтом, в абсолютном смысле принадлежит вечности. Хотя, конечно, можно складывать и биографии поэтов. Но Константин Кедров верен предназначению, он ищет и находит такие формы взаимодействия с мыслезёмом (воспользуемся хлебниковским словом), которые выводят его к действительно довольно рискованным кручам и обрывам времени.

Поэт слушает тишину как особый род звучания. И именно поэтому он способен дирижировать тишиной.

ТОПОС

Литературно-философский журнал