Ясно: новые стихи и письма счастья

Поистине, как любить природу, если бы не было людей?

Я всю эту книжку-раскраску из охры, свинца и синевы

Нахваливал только по контрасту: угрюмо, но все-таки не вы.

Я вряд ли бы так любил все это, не помни я, какие вы есть.

И это реверанс от поэта, которому стало тридцать шесть.

А нынче, когда вы так горазды везде распространяться, как газ,—

Я думаю: все-таки без вас бы. Лучше бы все-таки без вас.

А то, вспоминая вашу лажу, я даже на этом берегу,

Даже и дачному пейзажу по-прежнему верить не могу.

Идиллию видишь? Разуверься. Все маска, искусное вранье.

Мне видится теперь изуверство в юродивой кротости ее.

Все маска, цветущая ловушка, и даже серебряная нить

Летит над кустами, потому что иначе тебя не приманить.

И все эти отмели и плесы на сонной августовской реке

Похожи на пьяные слезы убийцы в ночном кабаке.

Не жалко никого. Потому что, где раньше была благая весть —

Мне видится ловушка, ловушка. Так я говорю в сорок шесть.

Через десять лет, вероятно,— граница не так уж далека —

Все уже мне будет понятно! Подумаешь, река — и река.

Я в ней постепенно растаю. В эту рыжину и свинец

Я уже полвека врастаю — должен же врасти наконец.

С годами, к несчастью или к счастью, смирение, охра, рыжина —

Я стану, как и все, твоей частью. А часть дара речи лишена.

* * *

Хорошо бродить по дворам Москвы, где тебя не ждут,

Где сгребают кучи сухой листвы, но еще не жгут.

Не держа обид, не прося тепла — обожди, отсрочь…

Золотая осень уже прошла, холодает в ночь.

Миновать задумчиво пару школ или хоть одну.

Хорошо бы кто-то играл в футбол или хоть в войну.

Золотистый день, золотистый свет, пополудни шесть —

Ничего бы, кажется, лучше нет. А впрочем, есть.

Хорошо в такой золотой Москве, в золотой листве,

Потерять работу, а лучше две или сразу все.

Это грустно в дождь, это страшно в снег, а в такой-то час

Хорошо уйти и оставить всех выживать без вас.

И пускай галдят, набирая прыть, обсуждая месть…

Ничего свободней не может быть. А впрочем, есть.

Уж чего бы лучше в такой Москве, после стольких нег,

Потерять тебя, потерять совсем, потерять навек,

Чтобы общий рай не тащить с собой, не вести хотя б

На раздрай, на панику, на убой, вообще в октябрь.

Растерять тебя, как листву и цвет, отрясти, отцвесть —

Ничего честнее и слаще нет. А впрочем, есть.

До чего бы сладко пройти маршрут — без слез, без фраз,—

Никому не сказав, что проходишь тут в последний раз,

Что назавтра вылет, прости-прощай, чемодан-вокзал,

Доживай как хочешь, родимый край, я все сказал.

Упивайся гнилью, тони в снегу. Отдам врагу.

Большей радости выдумать не могу. А, нет, могу.

Хорошо б, раздав и любовь, и город, и стыд, и труд,

Умереть за час до того, как холод сползет на пруд,

До того, как в страхе затмится разум, утрется честь,

Чтоб на пике счастья лишиться разом всего, что есть,

И оставить прочим дожди и гнилость, распад и гнусь…

Но боюсь представить такую милость.

Просить боюсь.

1914. Оратория

1. Сербская пляска, или Баллада о большой рвоте

Отважной Сербии сыны

Планируют теракт.

Они бедны, они больны,

Им нечего терять.

Сегодня будет главный шанс

Для их рисковых банд:

Приедет Франц, приедет Франц,

Приедет Фердинанд!

Сегодня пулею одной

Иль парою гранат

Свободу Сербии родной

Купить они хотят!

Наганы есть, и роздан яд,

И двадцать пять гранат.

Был чудный день. Стоял июнь.

Жара, покой и лень.

Символика куда ни плюнь —

Святого Витта день.

Со дня того, с минуты той —

Наяривай, тапер!—

Весь мир плясал, как Витт святой,

И пляшет до сих пор.

С морганатической женой

На маленький перрон

Выходит Франц — еще живой,

Уже приговорен.

По узким улицам кортеж

Плетется прямо в рай.

Семь раз отмерь, один отрежь,

Прицелься и швыряй!

Вот он направо повернул,

Заканчивая путь…

Один гранату не швырнул,

Другой не смог швырнуть!

Студент орет на кутеже,

Но в битве — дилетант!

Еще минута — и уже

Спасется Фердинанд!

Но Чабринович удалой —

Пенсне и борода!—

Воскликнул грозное «Долой»

И кинул. Не туда.

(Общий танец, ликование, повторение куплета.)

Он в Фердинанда не попал,

Попал совсем не в то,

И взрыв буквально разметал

Соседнее авто.

Тогда он храбро принял яд,

Пилюлю проглотив,

Как сговорился час назад

Отважный коллектив.

А рядом там текла река,

Холодная вода,

И чтоб уже наверняка —

Он бросился туда.

Меж тем река была мелка —

Никак не умереть!—

И поглотила смельчака

Едва-едва на треть.

И яд был тоже так себе

И действовал едва —

Как все в студенческой борьбе

За сербские права.

Он был припрятан под полой,

Но бил не наповал,

И Чабринович удалой

Отчаянно блевал.

Его рвало тупой борьбой,

Напрасною божбой,

Европой, шедшей на убой,

Кончающей с собой,

Он извергал напрасный пыл,

Подпольный комитет

И все, чем он напичкан был

За двадцать юных лет.

Потом он загнан был, как зверь,

И помещен в тюрьму,

И возвращаться мы теперь

Не думаем к нему.

Несостоявшихся убийц

Опять собрал кабак,

И все гадали, как тут быть,

И все не знали, как.

Один заметил: «Примем яд,

Иначе нас возьмут —

Ведь мы буквально час назад

Решили это тут!»

Другой заметил: «Ерунда!

Я знаю вариант —

Мы все пойдем туда, куда

Поехал Фердинанд».

Не набиралось большинство,

Скандаля и грубя.

Один кричал: добьем его!

Другой: убьем себя!

И самый маленький из всех,

Упорный либерал,

Гаврило Принцип, как на грех,

Там больше всех орал.

Герой, с отвагою в груди,

Хотел на пьедестал…

Ему сказали:

— Уходи.

Гаврило, ты достал.

Вот кофе, парень, вот еда —

Попей давай, поешь…

И он пошел туда, куда

Отправился кортеж.

Он там в отчаянье бродил,

Пугал собой народ

И жадно, словно крокодил,

Впивался в бутерброд.

Меж тем эрцгерцог и жена,

Супруги без колец,

Решили, что отражена

Опасность наконец.

— Поедем в госпиталь, ма шер!—

Воскликнул Фердинанд,

И с ними сел в машину мэр,

Спокойствия гарант.

На Аппель двинулся кортеж,

А надо бы домой:

Ведь через миг пробьется брешь

В истории самой!

Гаврила Принцип их узрел,

Свершился приговор —

И он прозрел, и он дозрел

И выстрелил в упор.

Эпоху тряски на сто лет

И больше, как ни жаль,

Открыл бельгийский пистолет

«Фабрик националь».

Кабак отчаянно гулял,

Но кончился запал:

Пронесся слух, что он стрелял

И, кажется, попал!

Теперь бежать — напрасный труд.