В нежном мареве

так седеют от грыжи — видать, теперь

дуля в цене, либо — поклеп колосьев

на скурвившийся дол, коему друг степей

тоже всыпал стопою. Я, словно тот Иосиф,

пью в пещере в обществе граций, нимф, ангелиц, богинь,

бьющих в баклуши, в колокола небесна -

в просторечьи — града. В их звонком "дзынь"

лавреату мнится лебяжья песня

мандарина. Чем дольки делить на сто,

раскрути лучше глобус, как Индра, будь он пидор — Наля.

Так добиваются славы. А что?

А что,

если это — проза, да и дурная?

2.

Горгоны гвельф, не пряча в гроте гурт,

я молвлю: морс — мерзее маргарина.

Вепрям — вопрос: где был я в Горний Год,

когда моргали в морге маргиналы?

А в коме с кем я? Наг, девятинюх,

не русский, но раскос, не лгут дагуры.

На что мне, Штурман, двадцать дево-ног?

Я сам драгун, не трогаю другое.

Размер маразма, гроба габарит

мне перемножат жмоты на таможне.

— Не спи, не спи, художник, — говорят, -

не предавай сосну! И я о том же.

3.

а)

Бабушка меня спросила:

Свет мой Оленька, давно я мучусь,

Как исправней, поведай мне, светик,

Говорить — «хотишь» или "хочешь"?

Я ведь в МГУ-от не училась.

Ей с поклоном я отвечала:

— Человек — что старая телега,

Никогда её не исправишь,

Одно колесо у ней приладишь,

Глядь — другое отвалилось.

Вон Аверинцев — страшное дело:

Глубок, как чертово болото,

Высок, как кудыкины горы,

А все равно картавит.

Так что говори, как пожелаешь,

Как хотишь, родная, как хочешь.

б)

Когда я свечкою дрочу,

Я не помню ни о чем.

Но все ж я знаю, что по чем,

И я сказать тебе хочу:

Бессмертен тот, кто жжет свечу,

А тот, кто дружен с палачом,

Подобен кирпичу.

Моя юродивая лира

Звенит в терновом Серце мира.

Это Серце — пылающий храм,

Я в него не пущу гегемона земли — агасфера-мздоимца,

От этого Серца струится

Господня Кровь по жалобным струнам.

А сегодня Оно разорвётся,

И красная со звёзд посыплется извёстка,

Но не будет ни Трубы, ни грома

Горних войн -

Только чорных струн опустошённых

Загрудинный звон.