Струны: Собрание сочинений

(«В дни безграничных увлечений…»)

См. еще о гармонии: «В глуши лесов…» – «Звезда» – «А. А. Воейковой» – «Она» – «Лазурные очи» – «На смерть Гёте» – «Весна» – «Ахилл» – «Еще как патриарх» – «Молитва». Власть гармонии – таинственна:

(«Звезда»)

(«Она»)

(«А. А. Воейковой»)

(«Молитва»)

действенное значение поэзии.

И если бы Боратынский верил в душу, всецело его душе отвечающую по способности и силе восприятия его творений, то не только о своей душе сказал бы он:

Но – эта чистота и этот мир для другой души, если они – следствия истинного символического искусства, лежат уже вне его, т. к. символизм искусства лежит вне эстетических категорий. И певец, поскольку он выражает не личное, не свое, а – «старец нищий и слепой» — беседует с музою всенародной –

поскольку он… не поэт:

говорит ему Боратынский:

(«Что за звуки мимоходом…»)

(Как, однако, построить эстетику символического искусства, если символизм лежит вне эстетических категорий?)

Вот отрывочные примеры того, как Боратынский понимал и в отдельных чертах практически создавал поэзию как искусство символическое. Еще такие черты.

Будить в слушателе ощущения непередаваемые . Почти все лучшие стихи Боратынского таковы.

Вызывать чувство связи вещей, эмпирически разделенных . Простейшие примеры: «Рифма» и «На посев леса».

Слова – эхо иных звуков. Особенно чувствуется, например, в пьесах: «А. А. Воейковой» – «Своенравное прозванье…»– «Звезда» – «Буря» – «Она» – «Как много ты в немного дней…»– «Небо Италии» – «Недоносок» – «Рифма» – «Молитва» и др.

Творить малое великим : наглядные примеры – совсем по–разному: «Филида» – «Что за звуки мимоходом».

Эластичность образа, его внутренняя жизнеспособность .

Актуальная свобода . – Всё это есть в поэзии Боратынского, – не потому ли, что он, как художник – и певец, и живописец – пластик, и – тайновидец, правящий волею того, кто отдается ему?

Боратынский – поэт противочувствий, художник разлада, для него душа человеческая – «недоносок», витающий –

«чуждый земного края», но и — слабо слышащий «арф небесных отголосок». Мы слышали от Боратынского, что для него «отчизна давняя» человека — «стихийное смятение», тютчевский «древний хаос», «родимый». И как у Тютчева – сердце его бьется «на пороге как бы двойного бытия».

(«Дельвигу»)

удел наш, людской. Но мы, художники –

(«Благословен святое возвестивший…»)

Сияние — тьма.

Мысль – чувственное. («Всё мысль…»)

Надежда и волнение – безнадежность и покой («Две доли»).

Истина — «О юных днях слепое сожаленье» («Истина»).

Державный Рим – Призрак-обвинитель («Рим»).

Мир явный – мир мечты («Фея»).

Света шум – Тишина кладбища («Череп»).

Взоры друзей – Светлый взор звезды («Звезда»), Природы чин – Буря хляби морской.

Медленная отрава бытия – Зов к давно желанной брани («Буря»).

В живой радости – Тоска («Когда взойдет…»)

Эмпирей – Хаос («Последняя смерть»).

Мечта необъятная – Таинственная тоска («Она»), Поэтическая мечта – Посторонняя суета («Чудный град»). Небесные мечты – Откровенья преисподней («Бокал»), Легкокрылые грезы, дети волшебной тьмы – видения дня («Толпе тревожный день приветен…»). (NB. Недаром вообще антитеза – любимый ход мысли, любимый прием Боратынского). Художник разлада, поэт противочувствий находит согласие и строй в редкие моменты воспоминаний («Воспоминания», «Деревня», «Запустение»), спокойной любви («Она», «Лазурные очи», «Своенравное прозванье», «Когда, дитя…»), веры («Звезда», отрывок из поэмы «Вера и Неверие», «Имя», «Мой Элизий», «Мадонна», «Ахилл», «Молитва»), близости к природе («Деревня», «Водопад», «На смерть Гёте», «Весна, весна!»). – Пьесы пластические («Наяда», «Алкивиад», «Ропот», «Мудрец», «Еще как патриарх…»), свидетельствуя нам обретения художника, косвенно (особенно для Боратынского) говорят нам о достигнутой гармонии души человека. Но наиболее полной, наиболее ощутимой и прочной гармонией, наиболее полным жизненным примирением, наиболее стройным разрешением душевных противочувствий и умственного разлада – является творчество, художество не в себе самом (как утешение, отвлечение, услаждение), а как живая жизнь, часть жизни остальной, лежащая, как и она, вне критериев эстетических. Прежде всего такова роль искусства (и самого процесса творчества: NB пьеса «Скульптор») для души самого художника как человека: