Собрание сочинений в трех томах. Том 3

После всего сказанного напрашивается первый общий вывод: в нашей средней школе происходит недозагрузка ума и сердца в самом активном возрасте. Она, эта недозагрузка, оборачивается для нас тем, что молодой человек приступает к производительному труду на год-два позже. И тут педагогическая проблема становится социально-экономической. До этого я говорил об уроне, который трудно учесть. Теперь же в силу вступает элементарная арифметика. Урон можно подсчитать и ужаснуться тому, как мы себя обкрадывали. Многомиллионная армия молодых людей — только в десятых классах более двух миллионов — вместо того, чтобы уже два года что-то производить, продолжает оставаться потребителем.

Вернусь к поэзии. Как видим, позднее формирование поэтов сопряжено с поздним формированием личности вообще. Но это одна сторона дела. Другая сторона — в общем уровне поэтической атмосферы. Поэта школа не сделает, но школа — аудитория для поэта. Если вкусовой уровень аудитории низок, то и требование к поэту низкое. Происходит как бы взаимное поощрение в отсутствии вкуса. После чего нам приходится прибегать к целой системе специального литературного образования: Литературный институт, при нем Литературные курсы, кустовые и Всесоюзные совещания. Вероятно, все эти меры были бы нужны в любых условиях, но зато ни в Литературном институте, ни на семинарах не приходилось бы тратить время на исправление ошибок воспитания, допущенных в наших школах.

МОИ СОВРЕМЕННИКИ

АЛЕКСАНДР ПРОКОФЬЕВ

Первая встреча со стихами Александра Прокофьева мне запомнилась на всю жизнь. Встреча произошла в счастливую пору юности. Это было в тайге, на колхозной пасеке. Гудели сосны, жужжали пчелы, на сеновале стоял медвяный дух. «Ночь кричала запахами сена, в полушалок кутала лицо…» — читал я и проникался доверчивостью к словам поэта. Привычные картины природы озарялись связями с человеческой жизнью, с юностью и любовью. От вечерней реки по стволам сосен карабкался сизый туман, а в стихах жила память о хмельной прохладе далеких озер.

Что весной на родине?

Погода.

Волны неумолчно в берег бьют.

На цветах настоянную воду

Из восьми озер родные пьют,

Пьют, как брагу, темными ковшами

Парни в самых радостных летах.

Не испить ее:

Она большая.

И не расплескать: она в цветах!

Кудесник! Разыскал меня в глухой сибирской тайге и рассказал мне то, что я смутно чувствовал. «Из восьми озер родные пьют». Пьют не какими-нибудь ковшами, а темными, то есть древними. Все совпадало. Даже то, что и я был «в радостных летах».

С той поры стихи Александра Прокофьева я поверяю первым чувством любви к поэту. Если вспомню сосны, услышу жужжание пчел, почувствую прохладу — значит, стихи хороши! Но этот эмоциональный критерий пригоден лишь к оценке отдельных стихотворений. Для всего творчества оценочным может быть лишь тот круг идей и мыслей, который пробужден и навеян стихами.

* * *

Как правило, у каждого поэта есть свое счастливое время, когда наиболее ярко развивается и проявляется его талант.

Талант и время развиваются неравномерно. Талант подключается ко Времени и Истории. Он был бы неистощим, если бы всю жизнь слушал Время и чувствовал Историю. Но, к сожалению, накопив опыт, иной поэт начинает больше прислушиваться к себе. А время идет, и достаточно одного исторического поворота в народной судьбе, чтобы нарушились связи между Талантом и Временем.

Поэт Александр Прокофьев счастлив тем, что все время, пережитое им, принадлежало ему. Творческий контакт со Временем и Историей установлен им еще в 1927 году, когда он выступил со своими песнями о Ладоге. С тех пор поэт прошел большой и сложный путь. Конечно, этот путь не мог быть постоянным восхождением.

На пути к вершинам всегда есть временные спады и ровности. Были они и у Александра Прокофьева. И Кавказ состоит не только из великих гор. И у Кавказа, кроме Эльбруса, есть горы поменьше и даже пригорки, есть ущелья и долины. И все это Кавказ. Таким представляется мне и творчество поэта. Главное в том, что Александру Прокофьеву никогда не изменяло чувство времени, а сам он всегда оставался верным себе.

Я, как степняк, пою о том, что вижу,

Что мне в глаза попало в свой черед,

А сердце, дальше видя, строчки нижет,

Оно меня никак не подведет.

Быть верным себе еще не значит не изменяться. Эти стихи взяты из книги «Приглашение к путешествию». Казалось бы, поэт провозглашает ту же эмоциональную программу, что звучала в песнях о Ладоге и в цикле «Моя Республика». И тогда его стихи писались сердцем, и оно не подводило. Но сердце одно, а опыт-то у сердца разный.

Исследователь творчества поэта привел бы здесь биографические данные, связал бы их со стихами, объяснил бы некоторые частности. Но я не исследователь, а всего лишь влюбленный и внимательный читатель, поэтому для меня важнее поэтические признания Александра Прокофьева. Лишь коротко сошлюсь на то, что он сказал о себе в разговоре с начинающими писателями: «Моя литературная работа в основном начинается в Ленинграде. В 1922 году приехал в Ленинград, в 1923 году нашел Пролеткульт. Там происходили занятия литературной группы под руководством А.П. Крайского… В то время я был на военной службе, и она (служба) отнимала у меня все время… Пробавляться стихами приходилось обычно ночью… Начало радостной творческой работы я отношу к 1927 году, когда я написал шесть песен о Ладоге… В начале 1930 года я демобилизовался и быстро подвел кое-какие итоги». Добавим, что первая книга поэта «Полдень» вышла в 1931 году, когда Прокофьев был уже зрелым человеком. Он родился в декабре 1900 года. Все остальное о жизни поэта мы найдем в его стихах, тем более что сам он однажды признался:

Я не чуждаюсь родословной,

Идущей в песни и стихи.

Какое там чураться, когда от гордости «грудь колесом». Здесь и дядя, что рыжее солнце берет в пятерню, и трогательная мамушка Алена Николаевна. Да и братенником стоит похвастать перед деревней: «Мой братенник ходит к Ливерпулю по чужим, заморским сторонам!» За спиной поэта — приозерная рыбацкая деревня, впереди «море-окиян», а в груди молодое сердце, жадное до любви и открытий. Но эта жадность не только от молодости, но и от того великого, что дала деревенскому парню революция. Хвастая родословной, молодое сердце знало, чем хвастать. По времени родословная поэта была представлена искренне и хорошо. Но тридцать лет спустя умудренное сердце скажет еще лучше.

Дед мой Прокофий

Был ростом мал,

Мал, да удал,

Да фамилию дал!

Дал на деревню,

На весь уезд,

Дал для сынов

И еще для невест;

Дал, как поставил

Печать с гербом!

А что на печати?

Да дед с горбом!

Александр Прокофьев вошел в советскую поэзию не поэтом деревни, как утверждают некоторые, хотя и с деревенской темой. Лирический герой песен о Ладоге уже повидал мир с баррикадами, гражданской войной, побывал в городах, плавал по великим русским рекам. «Мы, рядовые парни (сосновые кряжи), ломали в Красной Армии отпаянную жизнь». Да и рыбацкая деревня Александра Прокофьева отличается от деревень, стоящих, например, под Рязанью. Рыбацкие деревни и поселки характером жизни больше напоминают рабочие пригороды. Фактически, несмотря на расстояния, по характеру своих занятий они и являются ими. Отсюда широта представлений:

А ветер от Олонца

И от больших морей,

И опускалось солнце

На тридцать якорей.