Промчались в вагоне рекрутском
Солдаты… Рассеявши тьму,
Багровое солнце над Луцком
Пылает в морозном дыму.
Глубоким засыпанный снегом,
Застыл и безмолвствует Стырь,
Забыв, как австриец набегом
Мутил его синюю ширь.
Волыни любимому сыну
Что Польши и Австрии гнев?
Здесь, путь заградив Гедимину,
Свой город отстаивал Лев.
Красавец Волыни, ты спишь ли?
Проснись! луч рассвета блеснул…
Опять загремел в Перемышле
Железного приступа гул.
Покрыла белая зима
Однообразные равнины…
Белеет твой собор с вершины
Уединенного холма.
Но вместо тишины обычной
Здесь лагерный не молкнет гам,
И пестрый люд разноязычный
Снует по грязным площадям.
Издревле русская земля,
Ты — прошлого живая книга!
Здесь Русь освобождал от ига
Меч Даниила короля.
Теперь его священный прах
Почиет в глубине собора,
Когда отстаивает лях
Свой край от рабства и позора.
Темнеет сумрачный костел,
Толпою полн многострадальной,
А с высоты, овеяв дол
Какой-то тишиной Пасхальной,
Сияет древний русский храм,
Как голубь Ноева ковчега,
И Холм восходит к облакам,
В покрове девственного снега.
О, две извечною враждой
Разъединенные стихии!
Уже связует Дух Святой
Судьбины Польши и России.
Здесь, где почиет Даниил,
Короной римскою венчанный,
Готов свершиться мир желанный
Двух вечных, равноправных сил.
Ужель вам враждовать до гроба?
И Девы Пресвятой алтарь
Не восстановит мир, что встарь
Разрушила людская злоба?
Сквозь лес готических колонн,
Горе, над мраком вознесенный,
Огнем лампады озарен,
Сияет чистый лик Мадонны.
Там, ко всему земному мертв,
Сложив молитвенно ладони,
Перед престолом распростерт
Священник в розовой фелони.
Мерцанье золота и бронз
Чуть озаряет тьму густую…
Поет орган, и юный ксенз
Возносит чашу золотую.
Всё смолкло. Кажется, весь мир
Развеялся, как облак дыма…
Лишь высоко взнесен потир
Под звуки музыки незримой.
То — отзвук неземных гармоний.
Им внемлет, с нежностью в очах,
С Христом-младенцем на руках
И с ветвью лилии, — Антоний.
А в нежно-бледной вышине,
Как в гроздьях вянущей сирени,
Приветно улыбаясь мне,
Клубятся ангельские тени.
А там, где гуще жуткий мрак,
Над миром чувственным и дольным,
Как верной пристани маяк,
Сияет взорам богомольным
Цветистых стекол дальний рай,
Суля покой душе усталой,
И, как зари сиянье алой,
Зовет земной покинуть край.
О, если б взвиться к небесам
Движением бесплотных крылий…
Как полн сырой и темный храм
Дыханьем ладана и лилий!
Тебя железная судьба.
Казнила жребием тяжелым,
И не смолкают по костелам
Рыданья женщин и мольба.
Отцы и сыновья-подростки
Все — в бранном поле, и за них
Лепечет мать молитвы стих
У Ченстоховской Матки Бозки.
О, злополучная страна,
О, верная Пречистой Деве!
Ты вновь от риз обнажена
И распинаема на древе.
Кто истязуем так бывал
Касаньем к незажившей ране?
Но сам Христос тебя избрал
Причастницей своих страданий.
Взирай на кровь Его Страстей,
На пригвождаемые руки…
Ему поведай скорбь и муки
Твоих истерзанных детей.
Ведь скоро ясно будет всем,
Что кровь твоя — как жертва в храме,
Что вновь Рахиль рыдает в Раме
И озарился Вифлеем.
Насыщен голод духа злого
Твоими мертвыми детьми…
Прости же нам грехи былого
И нас, как братьев, приими.
Иль даже небо негодует
И в спор людей вступает ад,
Что непрерывно ветер дует,
Холодный ветер из Карпат?
Там наша рать грозит врагу
Во мгле февральского тумана,
Изнемогая в стуже льдяной,
На окровавленном снегу.
А здесь всю жизнь разрушил гром,
И бесконечные могилы
Покрыли сумрачным ковром
Равнины Холмщины унылой.
И ты, моя Волынь, грустна:
Пронесся смерти ворон черный,
И дышит близкая весна
Заразой, смрадной и тлетворной.
И сердце замерло в груди
Пред этой казнью очевидной…
Устали все… Конца не видно…
А сколько крови впереди!
Когда-нибудь придет покой,
Но как-то жутко мне и сиро…
Ведь скорби не было такой
От самого начала мира!