Собрание сочинений. Том 2

В Лувре под святые визги

вынесли на обозрев

платье Моники Левински

как абстрактнейший шедевр.

Мы бы эту Монику

смяли, как гармонику!

Простирнули бы — all right.

Чистота — ну просто «Тайд».

Кто упер надежд кристалл?

Жуткий Крайзис Супер Стар.

3

Идет эмиссия мыслей. Поющая мисс Эмиссия

снимает комиссионные с эмиссии попсы.

Шуршит под ногой опущенная

эмиссия компромиссов.

В козлах, что хрустят капустой, —

эмиссия пустоты.

Свобода по фене ботает. Мы можем ей поделиться.

Эмиссионер свободы красиво шмальнет с винта.

Любая модель бездарна

без дали идеализма.

Мы — новые безработные.

Внутри у нас пустота.

Эмиссия демонстраций.

Филиппики горемычные.

Особняки кирпичные краснеют из-за оград.

Российская журналистика

сильней Настасьи Филипповны,

не пачки купюры липовой —

журналы ее горят!

Станки печатные заняты.

Им не до литературы:

пустые стихи и романы

абсорбируют пустоту.

Стоят золотые заморозки.

Слетают с осин алтушки.

Запойному графоману,

мне пишется в пору ту.

Мой край, где Нуреев лунный

метал перед нами бисер,

где пулю себе заказывал георгиевский соловей,

неужто ты не мессия,

как Андрей Белый мыслил,

неужто, Россия, стала

эмиссиею нулей!?

ХОР:

Налей

«старочки» в хрусталь.

Жуткий Крайзис Супер Стар.

Кеннет Старр, назначенный Клинтоном

следователь, потратил на его разоблачение 40 млн долларов из госбюджета.

11 000 милиционеров и 6 000 военнослужащих участвовали в демонстрации протеста под лозунгами:

«НАРОД К ОТВЕТУ!» «СТРАНУ В ОТСТАВКУ!»

«КЛОНИРУЙТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРКАССАХ!»

«Не храните деньги в гречневых кашах!»

Началось планирование купюр.

Стольник — это наш Большой театр.

На наших глазах четверка коней на фронтоне превращается в девятку, а к вечеру их уже становится двести, как в программе «Вести».

Кони, кони, как тучи, летят над городом — табуны!

Женщины, визжа от восторга, задирали головы. Ароматные, мохнатые апельсины сыпались с неба.

Мы с тобой условились встретиться у третьей колонны Большого театра, но через час она склонировалась в тридцатую, а к вечеру — в двести тридцать первую!

28 августа я пел на сцене Большого.

Оркестр из долговой ямы грянул увертюру из оперы «Жуткий Крайзис». Сразу я почувствовал, как левый карман вздувается подобно флюсу. Боже мой, ведь там я положил купюру с Большим театром. Сорок театров раздували мне брюки — и в каждом была сцена, зал и свой крохотный поэт у микрофона. Кони, кони упруго вырывались на волю. Только молния бы выдержала!

Ты делала мне из зала страшные паза.

Но деньги-то воздушные — я поднялся на левой штанине как на воздушном шаре и полетел за кулисы. Там мы обменяли все Большие театры на зеленую башенку с медальоном их Президента.

Когда Бог произносит слово «Большой», он заикается:

«Боль... боль... боль... боль...»

В городе исчезла

Черное нце несли на носилках.

Вы читали «В круге первом» женицына ?

В по ствах толпились за визой.

Маршировали даты.

Пели: « овей, овей, пташечка!»

Назревал яной бунт.

В Нью-Йорке царил омон Волков.

исты филармонии разучивали мелодию

«Жуткий Крайзис».

Да здравствует мировая идарность истов

филармонии.

4

Как страна моя, я в долгах.

Придуряюсь. Кажусь беспечным.

Одеваюсь, как вертопрах

золотого обеспеченья.

Я — в кусках, как и вся страна.

Мои области расползаются.

И душа моя раздана

кому-то на трансплантацию.

Я поставлю свечу за них,

кто живет, за деньгу удавится.

Ведь художник всегда должник,

одновременно — заимодавец.

Заяц ссудит мне до зимы

свою сброшенную шкуру.

На подвал наворую тьмы,

твоим светом наштукатурю.

Жизнь дается нам всем взаймы.

Не признаемся, что горим.

Кто нуждается — мы подсобим.

Если мне так, то как же им,

существуя на пару сотен?

Выйдешь летом — ну что за look!

Как растет в цене многократно

росный ландышевый луг,

не разменянный на караты!