Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

И он закрыл за собой двери сарая, оставив перед ними толпу человек в десять, которая в полном молчании покорно смотрела на серые доски и лишь малые ребята и девчонки посмелее бросились к щелям и дыркам в стене — Женька был среди них первый.

Вот вам эта картина — недолгая, впрочем. Но момент можно остановить: жара, ясное во всем освещение, тишина — где-то петух кричит, спиной к нам стоят эти люди перед сараем, одетые крайне плохо, кое-как все одетые, в сорок пятом году, после войны, и дети их худые, веселые, и какое-то белье, повисшее на веревке, через двор, рубашки с летящими в сторону рукавами, и — тишина.

Потом раздался короткий визг, потом раскрылась дверь, и мужчина вышел на свет, очень спокойный, но сознавая за собой определенный успех и хорошее исполнение взятых перед людьми обязательств.

Дальнейшее уже было как всегда. Общими усилиями свинью вынесли из сарая. Кто-то разводил костер, носили горячую воду, приготовленную заранее, Здесь же, во дворе, лежали специально загодя купленные снопы соломы. Всем руководил мужчина. Остальные радостно и покорно подчинялись ему: было какое-то ощущение праздника. Пучками горящей соломы водили по щетине, хозяйка поливала сверху теплой водой, а мужчина занимался главным и ответственным делом: большим ножом он очищал от нагара свиную кожу — она розовела, светлела.

Свинье связали нога, просунули сквозь них жердь и понесли в дом.

К последующим действиям были допущены немногие: ребят, и Женьку в их числе, отправили прочь.

У детей военного времени свои игры.

Теперь, наверно, так не играют, наверняка так не играют, но тогда это было.

Женька, Игорь и еще несколько ребят сидели недалеко от железнодорожного полотна среди черных остовов сгоревших вагонов. Игорь насвистывал: «Если я ушла из дома, не легко меня найти, у меня такой характер, ты со мною не шути…». Женька что-то писал на бумажках, сворачивая их, клал в пилотку, которую держал перед ним мальчик лет семи.

Бросив в пилотку последнюю бумажку, Женька сказал:

— Ну, все. Кто начнет?

— Давай. — Парень в майке достал из пилотки бумажку, развернул. — Нет, не я.

— И не мне, — еще один развернул свою бумажку.

— Мимо, — сказал третий.

— Ты будешь? — Женька протянул пилотку Игорю.

— Нет, — Игорь сплюнул.

Женька посмотрел на него.

— Что, — он усмехнулся, — страшно?

— Дурак ты, — спокойно сказал Игорь.

Женька потянулся к пилотке, взял бумажку, развернул.

— Ну, сегодня мне, — сказал он.

— Ну давай, — сказал Игорь, встал и не глядя зашагал в сторону.

Поезд приближался из-за поворота. Ребята сидели в кустах, наблюдая за происходящим. Игорь остановился, смотрел издали на Женьку, который был теперь на железнодорожном полотне.

Женька махнул ребятам рукой: отойдите и спрячьтесь.

Поезд был уже виден.

Женька бросил на него короткий взгляд, глубоко вздохнул и лег между рельсами, ногами в сторону поезда, лицом вниз, закрыв ладонями затылок. Больше он ничего не видел — ни поезда, ни ребят. Только стук приближающихся колес.

Паровоз и весь состав должен был пройти над ним. Ничего страшного, не он первый, так уже делали почти все ребята. Главное, лежать спокойно, не двигаться. Спокойно.

Женька не видел ничего, не мог видеть и то, как Игорь, спокойно наблюдавший, как поезд приближается к нему, вдруг рывком выскочил из-за кустов и побежал по тяжелому рыхлому песку наперерез поезду. Чтобы остановить поезд, он должен был преодолеть наискосок метров пятьдесят. Он бежал, стиснув зубы, молча, перепрыгивая какие-то обломки, споткнулся, встал, прихрамывая, побежал дальше и вдруг понял, что поезд ему не догнать, не успеть, и он сорвал с себя рубашку, замахал, крича: «Стойте!», «Остановитесь!». Но поезд, не останавливаясь, уже мчался мимо него, и, не понимая, зачем машет рубашкой этот паренек, принимая это за приветствие, ему отвечали взмахами рук, улыбками. Игорь бессильно бросил рубашку на песок.

Поезд уже громыхал над Женькой. Вагон за вагоном, весь длинный состав.

Когда он прошел, стало вдруг очень тихо.

Женька поднял голову, встал вначале на колени. Лицо у него было испачканное и бледное. Он увидел Игоря, тот приближался к нему. Женька слабо улыбнулся.

— Встань, — сказал Игорь, рубашку он держал в руке.

Женька встал. Игорь наотмашь, что было силы ударил его по лицу. Женька отпрянул, продолжая улыбаться. Игорь ударил его еще раз.

— Мало тебе, что отца убили, да? — заикаясь от волнения, спрашивал Игорь, приближаясь к Женьке. — Мало, да?

И он снова ударил его.

Женька заплакал и от злости, и от обиды.

— Трус! Трус! — Он ударил Игоря.

Но Игорь больше драться не стал. Он крепко взял Женьку за локти, близко посмотрел в лицо, усмехнулся. Они, Женька и Игорь, были ровесниками, но сейчас Игорь казался старше. Игорь легко оттолкнул Женьку от себя, тот сделал шаг назад и неловко сел на песок. Игорь надел рубашку, не оборачиваясь, молча прошел мимо ребят, поднялся под их взглядами на песчаную горку и скрылся.

Женька подходил к дому в самых расстроенных чувствах. Была в нем непонятная злость: на Игоря, на себя, был испуг, еще не прошедший, а только-только появившийся в сознании, ибо раньше его не было, не успел он проявиться во всем размахе. А теперь Женьку трясло. Вечер был не такой уж и холодный — обыкновенный, ветер чуть дул, — конец июля — какие уж тут холода. А между тем — трясло.

Подходя к дому, он услышал пение из темноты. Еще и не подошел — издали доносились голоса — пели громко, все вместе:

Песня шла из темноты, а Женька приближался к ней, уже различая голоса — и голос матери в числе других.

Он увидел стол во дворе под деревьями. В такой час еще нет особой темноты, но уже и не так и светло — сумерки — лучший, может быть, летний час, прохлада, первая звезда, ветер в листве — и люди, сидящие за столом, поющие обнявшись:

Женька остановился у дерева, к столу не подошел. Он смотрел на мать, отрешенную в тот час от печалей, с помолодевшим лицом сидевшую среди других женщин за столом, где самым почетным гостем был тот парень, расправившийся утром со свиньей.

— Ну спой ту, ну — эту, — просила Зина мать Женьки. — Спой, я тебя прошу!

— Какую? — улыбалась Люся. — Я не знаю.

— Ну эту, — что-то напела Зина, обнимая Люсю.

«Чайка смело пролетела над седой волной, окунулась и вернулась…» — запела Люся. И все, кто помоложе, подхватили: — «Ну-ка, чайка, отвечай-ка — друг ты или нет, ты возьми-ка отнеси-ка милому привет…»

Эту песню пели в тот вечер, когда приехал Федор, отец Женьки. Пели ее за столом.

Может быть, в другом настроении Женька так бы и не поступил. Но сейчас он не мог спокойно среагировать на происходящее — хотя ничего возмутительного и не происходило, — но Женька вдруг обиделся на мать, на то, что она поет ту же песню и на нее смотрит этот здоровый мужик теперь уже не в маечке, а в гимнастерке, — обиделся он еще и потому, что его настроение шло вразрез с этим праздником — уж совсем несправедливая обида, но и такое бывает. Он повернулся и пошел прочь. Его заметили, стали ему кричать. А он не обернулся, ушел, прибавляя шаг.