Сборник стихов

Ты здесь огромным серебром всех обманул - на самом деле ты крошка, ты дитя, ты еле заметен там, на голубом.

И вот мерцаем мы с тобой на разных полюсах пространства. Наверно боязно расстаться тебе со мной - такой большой?

Но там, куда ты вознесен, во тьме всех позывных мелодий, пускай мой добрый, странный сон хранит тебя, о самолетик!

МАГНИТОФОН

В той комнате под чердаком, в той нищенской, в той суверенной, где старомодным чудаком задор владеет современный,

где вкруг нечистого стола, среди беды претенциозной, капроновые два крыла проносит ангел грациозный,

в той комнате, в тиши ночной, во глубине магнитофона, уже не защищенный мной, мой голос плачет отвлеченно.

Я знаю - там, пока я сплю, жестокий медиум колдует и душу слабую мою то жжет, как свечку, то задует.

И гоголевской Катериной в зеленом облаке окна танцует голосок старинный для развлеченья колдуна.

Он так испуганно и кротко является чужим очам, как будто девочка-сиротка, запроданная циркачам.

Мой голос, близкий мне досель, воспитанный моей гортанью, лукавящий на каждом "эль", невнятно склонный к заиканью,

возникший некогда во мне, моим губам еще родимый, вспорхнув, остался в стороне, как будто вздох необратимый.

Одет бесплотной наготой, изведавший ее приятность, уж он вкусил свободы той бесстыдство и невероятность.

И в эту ночь там, из угла, старик к нему взывает снова, в застиранные два крыла целуя ангела ручного.

Над их объятием дурным магнитофон во тьме хлопочет, мой бедный голос пятки им прозрачным пальчиком щекочет.

Пока я сплю - злорадству их он кажет нежные изъяны картавости - и снов моих нецеломудренны туманы.

СОН

О опрометчивость моя! Как видеть сны мои решаюсь? Так дорого платить за шалостьзаснуть? Но засыпаю я.

И снится мне, что свеж и скуп сентябрьский воздух. Все знакомо: осенняя пригожесть дома, вкус яблок, не сходящий с губ.

Но незнакомый садовод разделывает сад знакомый и говорит, что он законный владелец. И войти зовет.

Войти? Как можно? Столько раз я знала здесь печаль и гордость, и нежную шагов нетвердость, и нежную незрячесть глаз.

Уж минуло так много дней, а нежность-облаком вчерашним, а нежность - обмороком влажным меня омыла у дверей.

Но садоводова жена меня приветствует жеманно. Я говорю: - Как здесь туманно... И я здесь некогда жила.

Я здесь жила-лет сто назад. -Лет сто? Вы шутите? -Да нет же! Шутить теперь? Когда так нежно столетием прошлым пахнет сад?

Сто лет прошло, а все свежи в ладонях нежности - к родимой коре деревьев, запах дымный в саду все тот же.

- Не скажи! промолвил садовод в ответ. Затем спросил: - Под паутиной, со старомодной челкой длинной, не ваш ли в чердаке портрет?

Ваш сильно изменился взгляд с тех давних пор, когда в кручине, не помню, по какой причине, вы умерли-лет сто назад.

- Возможно, но - жить так давно, лишь тенью в чердаке остаться, и все затем, чтоб не расстаться с той нежностью? Вот что смешно.

ЗАКЛИНАНИЕ

Не плачьте обо мне - я проживу счастливой нищей, доброй каторжанкой, озябшею на севере южанкой, чахоточной да злой петербуржанкой на малярийном юге проживу.

Не плачьте обо мне - я проживу той хромоножкой, вышедшей на паперть, тем пьяницей, проникнувшим на скатерть, и этим, что малюет божью матерь, убогим богомазом проживу. Не плачьте обо мне - я проживу той грамоте наученной девчонкой, которая в грядущести нечеткой мои стихи, моей рыжея челкой, как дура будет знать. Я проживу.

Не плачьте обо мне - я проживу сестры помилосердней милосердной, в военной бесшабашности предсмертной, да под звездой Марининой пресветлой уж как-нибудь, а все ж я проживу.

x x x

Однажды, покачнувшись на краю всего, что есть, я ощутила в теле присутствие непоправимой тени, куда-то прочь теснившей жизнь мою.

Никто не знал, лишь белая тетрадь заметила, что я задула свечи, зажженные для сотворенья речи, без них я не желала умирать.

Так мучилась! Так близко подошла к скончанью мук! Не молвила ни слова. А это просто возраста иного искала неокрепшая душа.

Я стала жить и долго прожилуНо с той поры я мукою земною зову лишь то, что не воспето мною, все прочее - блаженством я зову.

СЛОВО

"Претерпевая медленную юность, впадаю я то в дерзость, то в угрюмость, пишу стихи, мне говорят: порви! А вы так просто говорите слово, вас любит ямб, и жизнь к вам благосклонна", так написал мне мальчик из Перми.

В чужих потемках выключатель шаря, хозяевам вслепую спать мешая, о воздух спотыкаясь, как о пень, стыдясь своей громоздкой неудачи, над каждой книгой обмирая в плаче, я вспомнила про мальчика и Пермь.

И впрямь - в Перми живет ребенок странный, владеющий высокой и пространной, невнятной речью, и, когда горит огонь созвездий, принятых над Пермью, озябшим горлом, не способным к пенью, ребенок этот слово говорит.

Как говорит ребенок! Неужели во мне иль в ком-то, в неживом ущелье гортани, погруженной в темноту, была такая чистота проема, чтоб уместить во всей красе объема всезнающего слова полноту?

О нет, во мне - то всхлип, то хрип, и снова насущный шум, занявший место слова там, в легких, где теснятся дым и тень, и шее не хватает мощи бычьей, чтобы дыханья суетный обычай вершить было не трудно и не лень.

Звук немоты, железный и корявый, терзает горло ссадиной кровавой, заговорю - и обагрю платок. В безмолвие, как в землю, погребенной, мне странно знать, что есть в Перми ребенок, который слово выговорить мог.

НЕМОТА

Кто же был так силен и умен? Кто мой голос из горла увел? Не умеет заплакать о нем рана черная в горле моем.

Сколь достойны хвалы и любви, март, простые деянья твои, но мертвы моих слов соловьи, и теперь их сады - словари.

- О, воспой! - умоляют уста снегопада, обрыва, куста. Я кричу, но, как пар изо рта, округлилась у губ немота.

Вдохновенье - чрезмерный, сплошной вдох мгновенья душою немой, не спасет ее выдох иной, кроме слова, что сказано мной.

Задыхаюсь, и дохну, и лгу, что еще не останусь в долгу пред красою деревьев в снегу, о которой сказать не могу.

Облегчить переполненный пульс как угодно, нечаянно, пусть! И во все, что воспеть тороплюсь, воплощусь навсегда, наизусть.