Падший ангел

даже для себя, единого творца-затворника, — не вы-

работали. Наоборот, сооружения типа поэтических

башен из слоновой кости служили не столько собо-

ром или сейфом для сокрытия таинств самовыраже-

ния, сколько способом его выпячивания, элементом

рекламы, ибо людское — для людей, иначе изъясняй-

ся на языке воды, неба, ветра, камня, растений...

Изображаемое создается для восприятия?! Пусть —

наедине, однако наедине со всеми, а не... глас вопи-

ющего в пустыне. В пустыне проще забыть о себе

размышляющем — не о себе функционирующем,

легче очиститься от творческих претензий и обра-

титься к спасителю твоего духа — к идеальной Ис-

тине. «Пустыня внемлет Богу», а не честолюбивым

призывам изглоданного гордыней сердца художни-

ка (изобретателя, дельца, политика, философа и т.

д.), а в нашем варианте — поэта, точнее — стихо-

творца, ибо такое — чаще.

Среди подлинных отшельников (схимников-пус-

тынников, заточников-подвижников) никогда не

было людей, писавших стишки или рисовавших кар-

тинки, ибо творчество есть прежде всего — зависи-

мость от мира людей. А не освобожденность от него.

Соображения сии не есть откровения, однако приво-

дить их время от времени необходимо. Особенно в

контексте наших дальнейших рассуждений о писа-

тельстве как способе самораскрытия.

Еще в середине пятидесятых, литературным под-

готовишкой, сочинил я экспромтом лирическую поэ-

мку под названием «Риторика», в которой хотел

объясниться с прозаическим миром о своем понима-

нии мира поэтического, о профессии стихотворца, о

праве человека заниматься «слаганием стихов». В

общем, один из многих самоутвержденческих опы-

тов, а никакое не «произведение искусства» получи-

лось. Прологом к «Риторике» служило ироническое

двустишие, которое и запомнилось из всего, что со-

ставило то давнишнее лирическое поучение.

Поэзия есть божия коровка,

которую доить весьма неловко.

Выходит, уже тогда сознание было обеспокоено

соображениями этического толка: священное дейст-

во лирического труда может ли оставаться беско-

рыстным, независимым? И ответ, забредший тогда

же в душу: может, если этот труд исповедует любовь

к ближнему, к красоте мира, исповедует, а не зави-

сит от него, тем более — от ближнего или от себя лю-

бимого и т. д.

Спрашивается, а как же тогда обходиться с иску-

шением славой, с ее, наконец, жаждой? А также с

денежным соблазном, который не то чтобы мерещит-

ся, но официально предлагается государством-изда-

телем в обмен на ваши «животрепещущие» открове-

ния? Ведь именно эти «болотные огоньки» (слава,

деньги, успех) сопутствуют профессиональному

поэту, погруженному в «таинство».

Для прояснения мысли (проблемы) стоит огля-

нуться на предшественников. Кого из них можно на-

звать бескорыстным, освобожденным? Федора Тют-

чева, о стихах которого заботились другие, скажем,

Тургенев? (Первая книга Тютчева с тургеневским

предисловием.) До какой-то степени да, освобож-

ден. И прежде всего — от меркантильных нюансов

(дипломат, поместье в Овстуге), но ведь не от тяжес-

ти самого поэтического дара избавлен! От него-то

как избавишься? Разве что при помощи безумия?

Впечатляющ опыт Велимира Хлебникова, одного

из подлинных подвижников «поэтического братст-

ва». Утверждают, что он крайне небрежно относил-

ся к стихотворческим обязанностям, в том смысле,

что таскал листки с текстами в заплечном мешке,

подкладывал их себе под голову вместо подушки,

раздавал, сорил ими... Короче — посыпал землю

поэзией, как голову пеплом. И, однако же, провоз-

глашал себя председателем Земшара. И вообще на-

верняка знал себе цену. Просто попал в «экстре-

мальные условия» мирового катаклизма, имя кото-

рому — Революция, не наблюдал, а самолично

переживал крушение «устоев», мировую разруху,

распад нравов, вызревание хамства, безбожия, бе-

совщины, философии «мое — мне», ненависти к

смирению.

Подлинно бескорыстного, до самоотречения, до

«сердечной прозрачности» жития в поэзии в челове-

ческом понимании этой проблемы я не представляю.

Нет такого чуда в природе. А что же есть? А есть бес-

корыстие и самоотречение «в той или иной степени».

И регулируют в тебе этот поведенческий коктейль

благородные реактивы, как то: вкус, такт, норма,

мера врожденной и обретенной интеллигентности, с

непременной оглядкой на недремлющее око совести.

Другое дело, что в нынешнем «поэтическом воз-

духе» наметилась тенденция перевеса прагматичес-

кого угарного газа над всяческими лирическими

эфемерными наивностями и восторженностями.

Теперь многие в погоне за славой ставят прежде

всего на скандал. Культ скандала возник не сейчас и