Собрание сочинений в трех томах. Том 3

Рубила, возила, копала, —

Да разве же все перечтешь?

А в письмах на фронт уверяла,

Что будто б отлично живешь.

Бойцы твои письма читали,

И там, на переднем краю,

Они хорошо понимали

Святую неправду твою.

Я не могу без слез читать другое стихотворение Исаковского, которое с годами кажется мне все лучше и лучше, все глубже и глубже. Я имею в виду стихотворение «Враги сожгли родную хату…». Когда-то критика встретила его укорами. Она упрекала поэта якобы за безысходный трагизм. Но время — беспристрастный судья. Теперь нам ясно, что это стихотворение одно из самых лучших об Отечественной войне. Да, горько, очень горько звучат слова солдата на могиле своей Прасковьи:

Он пил — солдат, слуга народа,

И с болью в сердце говорил: —

Я шел к тебе четыре года,

Я три державы покорил…

Мне кажется, было бы хорошо среди многих книг, планируемых издательствами, предусмотреть сборник со стихами о русской женщине. Может быть, его так и назвать: «Русская женщина». Для такого сборника будет широкий выбор. В нем хорошо прозвучали бы и сами женские поэтические голоса. На его страницах мне уже видятся такие стихи, как «Ленинградке» Ольги Берггольц, трогательное стихотворение «Зинка» Юлии Друниной, стихи Людмилы Татьяничевой, Маргариты Алигер, Маргариты Агашиной и других. Сейчас интересно работают многие поэтессы: Ольга Фокина, Дина Злобина, Светлана Кузнецова. Такой сборник имел бы огромное значение. Он помог бы воспитать в молодых людях уважение к женщине, которого им часто недостает. При этом не надо пугаться грустных, а порой и трагических стихов. Трагедия — удел лучших, передовых. Она не помешает нашему оптимизму.

Мы оптимисты, ибо мыслим исторически. Природа данного оптимизма лежит в самом прогрессе развития человеческого общества. В своем движении вперед человечество не останавливалось ни перед чем. Когда Джордано Бруно в устрашение еретиков сожгли на римской площади с поэтичнейшим названием «Площадь Цветов», кое-кто испугался, но человечество не испугалось. Оно еще пристальней и активней стало присматриваться к тайнам миров. А сегодня наши космические корабли уже выслушивают лунное дыхание. Когда для острастки народа был казнен Александр Ульянов, кое-кто дрогнул, но не дрогнул народ. Он выставил новую армию революционеров, среди которых был младший брат казненного — Владимир Ульянов. Нас оптимизму научила история. Народ не останавливался ни перед какими жертвами, чтобы победить в революции, а потом ее защитить.

Наш оптимизм имеет классовую природу, ибо продвижение человечества вперед всегда было борьбой против угнетения и мракобесия. В мире идет самая ожесточенная классовая борьба. Авторитет революции так высок, что даже реакционные силы вынуждены прикрываться революционными лозунгами.

В своей работе мы, поэты, не можем об этом не помнить. К сожалению, некоторые наши товарищи об этом забывают. Особенно это заметно в трактовке исторических событий, судеб исторических личностей. Приведу два примера, связанных с одним, именем — Степаном Разиным. Эти примеры очень похожи друг на друга.

Первый пример из поэмы «Братская ГЭС» Евгения Евтушенко. В главе «Казнь Степана Разина» большую смысловую нагрузку играет рефрен: «Стеньку Разина везут!» С этим рефреном ворует вор, потому что будет безнаказанным. Не его! С этим рефреном царь собирается на казнь, надевая на палец перстень-изумруд, с этим рефреном спешит на казнь и боярыня, и купец, и старцы, и срамные девки. Одинаковостью рефрена подчеркнуто единство настроения. А ведь такого единства быть не могло. Не могли его оплевывать все. Народ через века пронес о нем свои песни. Значит, его любили и тогда. Видимо, не такой слепой был Стенька, чтобы упрекать всех:

Вы всегда плюете,

люди,

В тех,

кто хочет вам добра.

В этой трактовке нет и тени классового подхода к событию, хотя в главе присутствует и царь и над царем захохотала отрубленная голова. А получилось это потому, что автор решил судьбу Стеньки применительно к себе, к какой-то своей жизненной ситуации, а ситуация, видимо, оказалась суетной. Судьбы не совпали, хотя поэт и намекает, что он похож на Разина.

Второй пример из книги Алексея Маркова «Снова в дорогу». Стихотворение называется «Крикуны». В нем он разоблачает Стенькиных друзей, которые при успехе его движения клялись ему в дружбе и верности, а при неудачах начали его обличать. Алексей Марков откровеннее Евгения Евтушенко. Разоблачая уже своих личных друзей, якобы изменивших ему, он в конце стихотворения прямо заявляет: «На Стенькиной беде учусь». Но так же, как и Евтушенко, приспосабливая судьбу Разина к чему-то своему, он забывает, что казаки, окружавшие Разина, были классово неоднородны. Хочется напомнить Алексею Маркову его же стихи:

Революции нету конца!

Если правда тобой не забыта,

Что ты сделал, чтоб дело отца

Не погибло в сумятице быта?

Это сказано хорошо. Революции нету конца. Она развивалась и развивается. Своим сегодняшним успехом наша поэзия обязана ей. Надо понимать, что успех поэзии — не частный успех отдельных поэтов, даже лучших, а исторический, подготовленный всем ходом нашей истории. В годы первых пятилеток мы не просто строили заводы — мы создавали нового человека, любящего поэзию в ее самом высоком, благородном смысле. Вот почему до сих пор не пропадает творческий интерес к тем, уже далеким годам. Мы какой-то освеженной памятью восприняли «Любаву» Бориса Ручьева и «Строгую любовь» Ярослава Смелякова.

У затворенного окна

в час задумчивости нередко

мне сквозь струнки дождя видна

та далекая пятилетка.

Там владычит Магнитострой,

там днепровские зори светят.

Так шагнем же туда с тобой

через это двадцатилетье!

Если Смеляков называет здесь Магнитострой как символ пятилетки, как примету далекого времени, то Ручьев в своей «Любаве» раскрывает нам это понятие изнутри.

В особенном интересе поэтов старшего поколения к тем временам есть и другой исторический смысл. Там — начало нашей стальной крепости, сокрушившей фашизм, там — начало нашей индустриальной славы, поднявшейся до космических высот. Обе поэмы отражают принципиально новый этап не только в развитии этих поэтов, но и во всей нашей поэзии вообще. В них уже точно определена цель наших строительных свершений: человек, человеческое счастье. Не случайно обе поэмы названы именами любви: «Строгая любовь», «Любава». В центре событий поставлены людские судьбы, самое высокое и дорогое в жизни человека — любовь. У Смелякова и в «Лампе шахтера» есть люди — Кузнецовы, например, отец и сын; но это скорее имена, чем конкретные герои, нужные поэту в качестве иллюстрации к его поэтической идее. Их речи условны, почти сказочны:

Бедняцкую ниву

пожег суховей.

Зовет Никанор Кузнецов

сыновей:

— Идите за счастьем,

родные сыны,

в три стороны света,

на три стороны.

В «Строгой любви» основные герои — и Яшка и Лизка — уже вполне жизненны, со своими характерами, со своими романтическими причудами. Но на всем есть печать времени, все объяснено. Запоздавший к боям революции Яшка, например, напускает на себя повышенную революционность и суровость. Но от всего этого, от презрения девичьей красоты он придет к ее признанию. С Лизой произойдет то же самое: под «комиссарской» кожанкой учащенно забьется простое женское сердце.

Струясь, мерцала лунная тропинка,

От нежности кружилась голова…