Собрание сочинений. Том 2

сменивши «я» на «мы» бессмысленной программы,

мы в анусе.

Мы прямо на псалмы писали на кассетник

плач Донны Саммер.

Россия — маскировочная сетка

над волчьей ямой.

Когда Урал, как страшный нос, провалится,

затянет все Нью-Йорки и Майами.

И новый Блок не выкрикнет: «Товарищи!»

Вы, яппи, дайте взаймы!..

Мы — ямы.

Шел не Христос пред вьюгою проклятою —

столб телеграфный в белых изоляторах

за венчик роз мы приняли по пьяни.

«Салями!..»

Мы — амен.

Но почему же именно над нами

обрывами, черемухой, грехами

встает звезда несбыточного неба

самоубийственными соловьями?

А может, ангел провалился в сеть

и плачет, падший, из воздушной ямы?

— Когда Господь захочет миру спеть,

мы — ямбы.

1993

Репейник Империи

Я был

империи репейник.

Я рос

в кювете. Оседал

в отрепья джинс, как оперенье.

империалистический металл.

Империалистический шофер

ко мне чиниться подъезжал. Repairing.

И облегчался на репейник.

Я помню женские шаги,

изогнутое нетерпенье

неизъяснимых измерений

империалистической ноги.

Летели «ЗИЛы». Гнула поросль

империалистическая скорость.

Эксгибиционист-милиционер

на них взвел свой скоростемер...

Убили за такую подлость!

Я рос, сорняк. Вы вырывали

меня. Но знак моей любви

вы разносили в шароварах —

мои прилипшие репьи.

Я был сутул. Я жрал крупеник.

Но в небе несколько минут

мой брат, Империи репейник,

пылал Блаженного салют.

И озаряемый Отрепьев,

я понял вещие цветы:

вдруг мы — Империя репейников,

никчемной, Божьей красоты?!..

(Но в пору «Озы» был нелеп

мой интеллектуальный рэп.)

I-я Империалистическая вина

имела Распутина,

II-я Империалистическая волна

дала двух «Распутиных» —

одного внизу, другого — вверху...

Пришла искусствовед: «Сорняк

меня волнует, как Синьяк».

Стал жить в гостиной, не в сенях.

С ранья был хлеб. В державе реп

меня играли в стиле рэп.

У пса был поп,

у попсы был флоп:

пес попа сожрал

и песню записал.

Им-пе-ри-а-лист Рэм Степанович Петров

залить костер принес петроль

(и в землю закопал).

Жена-мироносица в майке от Миро

на меня вылила помойное ведро.

Империалистический Шарик

гонял котов,

поднимая заднюю ногу у пьедестала Шадра,

как пионерское «Будь готов».

Стояли с флоксами. Меж ними

уж прорастали мини-героини,

которые, как бритые кометы,

демонстрировали постимпериалистические

методы.

Что ж, кровь всю слить и поменять?

Империалистический отец,

империалистическая мать,

империалистическая ты,

мотая нити на персты,

словно на Крымские мосты,

мне подарила первые свои

империалистические соловьи.

Я рос без денег. Флоксам не соперник,

я сам себе rebelling. Я репейник.

Но рос в Империи. Она в моче, в крови,

в империалистической любви

к ведерным бедрам на ВДНХ

и в восприятье денег как греха,

в полете, чтоб сводило потроха

от Минска до Урала, до стыда

за гибель императорской семьи,

в имперском понимании стиха,

как антитезы власти, антидезы.

И принимали вещий мой язык —

по телефону в «мерседесе» —

тунгус и друг Стенвей калмык

У пса был поп,

потом был флоп:

пес попа сожрал

и песню записал.

Прощай, империя Сизифова!

В самом себе не материаль-

ную тебя — метафизическую —

я победил. Я потерял.

В антиимперии репейной

Урожай рэпа. Я расту.

Мы снова к новому preparing.

Все тонет в фиолетовом цвету.