Из-под самого Иртышска
Под безголосой дугой,
На залетной Рыжухе — пути не рад —
Прибыл разлюбезнейший, дорогой
Евстигнея Яркова
Родимый брат.
Пылью крашенный, хмуролицый,
Он вошел к Евстигнею в дом,
И погнулися половицы
Под подкованным каблуком.
Он вошел
Сурьезный, не слабый,
Вытер пот со лба рукавом,
И, покуда крестился,
Бабы
Удивлялися на него.
И, покуда крестился,
(— Ми-и-лай!)
Будто мерил
Могутство плеч,
Разлюбезнейший брат Василий, —
Евстигней
Поднялся навстречь.
И покуда бабы, что куры,
Заметались туды-сюды,
Повстречавшись, как надо, хмуро
Прошумели две бороды.
Гость одежи пудовой не снял еще,
А беседа уже пошла:
— Долгожданный, Василий Павлович,
Как дела?
— Хороши дела.
И покуда хлеба крестили,
В пузо всаживая им нож:
— Что ты скажешь мне,
Брат Василий,
Как живу?
— Хорошо живешь.
Из-под самого Иртышска
Под безголосой дугой
Прибыл вовремя в Черлак-град
Столь невиданный, дорогой
Евстигнея Яркова
Родимый брат.
Темный ситец бабки и красный
Женин ситец
И сыновья, —
Всей семьи
Хоровод согласный,
Вся наряженная семья.
Сыновья ладны и умелы —
Дверь с крюков
Посшибают лбом,
Сразу видимо, кто их делал, —
Кулаки — полпуда в любом.
Род прекраснейший, знаменитый —
Сыновья! Сыны! —
Я те дам!
Бровь спокойная, волос витый —
Сразу видно,
Что делал сам.
Евстигней поведет ли ухом,
Замолчит ли —
Все замолчат,
Даже дышат единым духом —
От старухи и до внучат.
И Василий решает: «Вон как!»
Косы тени Павловичей.
Дом пошатывается легонько,
Дышит теплым горлом печей.
И хозяин думой не сломан,
Слышит лучше всех и ясней —
По курятникам робкий гомон,
В теплых стойлах ржанье коней.
Приросло покрепче иного
К пуповине его добро,
И ударить жердью корову —
Евстигнею сломишь ребро.
Он их сам, лошадей, треножил.
Их от крепких его оград
Не отымет и сила божья,
А не то чтобы конокрад.
Он их сам, коров, переметил
И ножом,
И клеймом,
И всяк,
Никакая сила на свете
Не отымет его косяк.
Никакая на свете пакость,
Ну-ка, выйди, не оробей!
Хошь мизинец,
Хошь телку —
На-кось —
Отруби, отмерь и отбей.
Ну-ка, сунься к амбарам сытым —
Всё хозяйство, вся тишь и гладь
Опрокинет вострым копытом
И рогами начнет бодать.
Дом пошатывается легонько,
Дышит горьким горлом печей,
Понимает Василий: «Вон как!»
Косы тени Павловичей.
Дышат дымом горькие глотки.
Чай остыл,
И на лбах роса,
И на стол хлебнувшие водки,
Подбоченясь, вышли баса.
И тогда —
Хоть и не по приказу
Водку встретившие в упор, —
По-медвежьи
Ухнув три раза,
Братья начали разговор.
И Василий, башкою лысой
Наклоняясь — будто в хомут,
Сообщает:
— Сестра Анфиса
Низко кланяются и зовут.
Разговор не сходил на убыль.
Он прогуливался как мог, —
Лошадям заглядывал в зубы
И коровий щупал сосок.
Он один ходил
Промеж всеми,
Поклоняясь печи, огню,
Он считал
Поклоны до земи
И по пальцам
Считал родню.
Вспоминал, как ругался деверь,
И нежданно к тому ж приплел
Об одной разнесчастной деве,
Кем-то брошенной на произвол.
Оба брата хмелевой силе,
Водке плещущей — кумовья.
— Брат мой старший.
— Да, брат Василий.
— Во-первых, сообщаю я.
Что —
В соседственном нам Лебяжьем
Вам известный Рябых Семен,
Состоятельный парень, скажем,
Властью выжит и разорен.
И нам видимы те причины,
За которыми шла беда, —
Не оставлено и лучины,
Гибель, скажем, и только.
— Н-да.
— Досемёнился,
Вот-те здравствуй,
Как известно, защиты нет,
И напрасно на самоуправство
Он ходатайствовал в райсовет.
Сеют гибель по всей округе,
Отбирают коров, коней.
Затянули, паря, подпруги.
Как рассудишь, брат Евстигней?
Босяки удила закусили. —
Евстигней раскрывает рот:
— Что тут сделаешь,
Брат Василий,
Как рассудишь — Колхоз идет.
— Что ж колхоз,
А в колхозе — толку?
Кони — кости и гиблый дых,
Посшибали лошажьи холки,
Скот сгубили, разъязви их!
Разгнездилися на провале:
Ты работай — а власть права,
Тот работал, а эти взяли,
Тоже, язви, хозяева.
Мимо сена,
И с ходу в воду.
Нет копыт, не то чтобы грив.
Объявили колхоз народу,
А народ кругом супротив.
Не надейся, паря, на жалость,
Да тебе самому видней.
Что же делать теперь осталось?
Как рассудишь,
Брат Евстигней?
Там,
В известном вам Енисейском
Взяли Голубева в оборот,
Раскулачили, и с семейством —
Вниз, под Тару, в гущу болот.
И не легкое, слышишь, паря,
И не ладное дело, брат:
На баржах — для охраны — в Таре
Пулеметы, паря, стоят.
Не открутишься, как возьмутся —
Выбьют говор и гонор наш.
Наша жизнь — что чаинка в блюдце,
Всё отдашь.
— Ты, значит, пугашь?
— Я что… Может, не согласитесь.
— Может…
— Может… — Встал Евстигней,
Распирая румяный ситец,
Руки лезли вроде корней…
— Дело сказано братом, дело…
Толк известен в его речах. —
Голова спокойно сидела
Рыжим коршуном на плечах.
— Рано нам в бега собираться,
Страх немыслимый затая,
Не один я,
И, кроме братца,
Есть еще, — оглядел,—
Семья.
Сыновья без сумленья встали.
Старший принялся говорить:
— Та ли дядина речь, не та ли, —
Что ты скажешь, тому и быть.
И сказал Евстигней:
— Разлука
С прежним хуже копылий, ям,
И с хозяйством, —
Горчее муки
Тихо высказал, —
Не отдам.