Ночью 28 октября 1977 г.
447. «В деревенской церковке темно…» [209]
В деревенской церковке темно,
холодно, запущено, бедно.
Ни одна не теплится свеча,
и колокола давно молчат.
Сквозь оконца пестрого узор
только месяц светит до сих пор
В уголках заброшенного храма
не один уже десяток лет
не витает запах фимиама,
и молящихся, конечно, нет.
Только, если приоткроешь двери,
ты услышишь у налоя, верно,
кто-то тихо плачет на духу,
и давнишние молитвы реют
где-то там, под куполом, вверху.
1 декабря 1977 г.
448. «Женщина в больнице умирала…»
Женщина в больнице умирала.
Попрощаться не пришел никто.
Эхо похоронного хорала
под осенним небом проплывало.
1 декабря 1977 г.
449. «Полощатся деревья на ветру…»
Полощатся деревья на ветру,
и только тихо здесь на дне, в овраге.
Растрепанные облака, как флаги,
пестреют и белеют ввечеру.
Июль? август? 1978 г.
450. Heard the Owl Call My Name («Сияет звездной ночью высота…») [210]
Сияет звездной ночью высота,
сияет на гранитном склоне голом,
по очертаньям горного хребта
туман метет прозрачнейшим подолом.
И слышу я: меня зовет сова —
по древнему индейскому поверью —
теперь мне больше ни к чему слова —
я подошла к последнему преддверью!
24 ноября 1978 г.
451. «Кружевные фонтаны били…»
Кружевные фонтаны били
у серебряного дворца,
голубые стрекозы плыли
мимо мраморного крыльца;
тихо тренькали мандолины
за колоннами галерей,
аромат цветущей долины
наполнял изгибы аллей.
Но сновали серые тени,
завернувшиеся в плащи,
у парадной белой ступени
направляли свои пращи.
Закончились дни веселий,
и не стало невинных тех.
И никто в полумраке келий
не замолит смертельный грех.
В ночь на 12 декабря 1978 г.
452. Вскоре
Поставят крест, пропоют «Аминь»
и заторопятся прочь.
А вечер будет беззвездно-синь,
и вскоре наступит ночь.
И больше птицы не будут петь
в березе, что у ворот.
И все мне будет казаться впредь
как будто наоборот.
Я буду где-то лететь вверху,
забыв земные пути,
и Господа Бога, на духу,
буду молить:
«Прости!»
В ночь на 14 января 1979 г.
453. На смерть друга [211]
Гале (Ивановой) Гороховой
Никогда не пройдет обида…
Днем и ночью, ночью и днем,
каждый день по тебе панихида
в незабывшем сердце моем.
Ты ушла отсюда… куда же?
Вся земля подернулась тьмой.
Ты ведь часть моей жизни… даже
ты частица меня самой!
Разве лучше райские розы,
что вокруг тебя — навсегда —
белостволой твоей березы
в старом садике, у пруда?
Ветер ветви треплет, как перья,
в предосенней вечерней мгле.
Что же делать буду теперь я
на холодной моей земле?
21 июля 1979 г.
454. Память
Долго брели мимо чуждых становищ,
кров находили в чужом шалаше,
много в пути растеряли сокровищ,
только одно сохранили в душе.
Вот, посадили горчичное семя
в нас приютившей далекой стране,
даже за это короткое время
первый росток появился к весне.
Если ж теперь вспоминаем при встрече
прошлые горькие наши пути,
Боже, прости нам тоску человечью,
память жестокую нашу прости!
В ночь на 3 февраля 1980 г.
455. «Ветер, ветер, печаль развей…» [212]
Ветер, ветер, печаль развей…
В городе Козельске было сорок церквей,
а теперь все, что есть, —
шесть.
В одной еще можно молиться, стоять,
забиты, забыты другие пять.
Давно в дверях не стоит толпа,
давно к дверям заросла тропа.
А в Оптиной Пустыни кирпичи
разбросанные лежат,
нигде не горит ни одной свечи,
и колокола молчат —
молчат, потому что разнесены
по дальним концам большой страны,
и древних икон потерялся след —
там, где были, их больше нет.
Только один в лесу стоит
брошенный, старый, намоленный скит.
И расцветают, как прежде, весной
цветы за разбитой церковной стеной.
