Нет, я не позабыл, не выдумал, не спутал,
Я помню все: лесную тишину,
Твои поля, и вросший в землю хутор,
И первую колхозную весну.
Ей гибель петь — по тропам и проселкам
Ты посылал ночами сыновей:
Я слышал сам, как в перелесках щелкал
Стальной семизарядный соловей.
Ее встречать с отточенным железом
Ты всей семьею вышел под навес.
И на заре коров своих порезал,
И опалил свиней, и ободрал овец.
И никакой расчет, и никакая жалость
Не удержали одичалых рук.
Чтоб никому собака не досталась,
Собаку тоже — вздернули на сук.
Ты говорил, что в мир идет невзгода:
Земля не будет ничего родить,
Скоты и звери не дадут приплода
И птицы гнезда перестанут вить;
Народ не выйдет ни пахать, ни сеять,
И зарастут поля полынью и тоской;
По всем дорогам матушка Расея
Пойдет к Москве с протянутой рукой;
Ты ожидал — погаснет пламя горнов,
Замрут машины, станут корабли,
И вся страна придет к тебе покорно
И свой поклон отвесит до земли;
Вернется вновь твоя былая слава,
И будешь ты почетом окружен,
Своим потомкам завещаешь право
Вгонять в могилу батраков и жен;
Своих друзей ты созовешь на праздник,
Своих врагов согнешь ты, как тростник…
Готовя нам египетские казни,
Ты просчитался здорово, старик!
Куда ни глянь — налево и направо —
Огни пылают, плавится руда.
Растут хлеба. Шумят густые травы,
В лугах пасутся тучные стада.
Страна тебе не повалилась в ноги,
Страна тебе руки не подала.
Закрыты наглухо твои дороги,
И трижды прокляты твои дела!
И, празднуя великий праздник нови,
В любой деревне и в любой избе,
На добром слове, на хорошем слове
Никто не хочет вспомнить о тебе.
Твой жадный век и все свои страданья
Запомним мы до гробовой доски,
И жизнь твою, как страшное преданье,
Когда-нибудь расскажут старики.
1935
Весной по лесам
зашумели зеленые веники,
Густые и сочные травы
сулили богатый покос.
Весной
из какой-то чудесной страны
принесли коробейники
Лиловые ленты для девичьих кос.
Весной на заре
гармонисты играли страдание,
Сады задыхались
от яблонь,
черемух
и слив.
И в теплые ночи
нарядные девушки шли на свидание
По темным задворкам
под лунный разлив.
Сходились, встречались с любимыми на поле,
Где тропы безлюдны,
а зори весной широки.
От счастья смеялись и пели,
от горя молчали и плакали
И грустно на память
дарили платки.
Потом возвращались домой
и ложились, не требуя ужина,
Чтоб строгая мать
за любовь не гнала со двора,
И бредили красною горкой,
и снова желанных и суженых
Ласкали в девических снах до утра.
Выходит Степан Тимофеич,
идет на широкие росстани —
Взглянуть на чужие поля
и послушать вечерний покой.
Плывут облака над полями,
плывут облака над погостами,
В низинах клубятся туманы,
туманы встают над рекой.
Зеленая рожь
наклоняется колосом к колосу,
Июньские теплые ветры
стекают с высоких небес.
Заводит он песню,
выводит он песню вполголоса
О том, как товары
разложит купец.
Он кличет зазнобу,
он кличет по имени-отчеству:
— Наталья Ивановна,
чем я тебе не хорош?..
Наталья не слышит,
Ивановне, видно, не хочется
Итти на свиданье в зеленую рожь.
Какая охота заставит
любить батрака бесталанного?
Какая неволя прикажет
ходить по чужой борозде?
На что ей Степан,
если старая шапка Степанова,
И та —
на чужом, на хозяйском гвозде?
Хоромы ему не построены,
хлеба для него не молочены,
Хмельная не сварена брага,
на свадьбу не звана родня,
Дороги к венцу поразмыты,
на речках мосты разворочены,
И лютые звери сгубили
его вороного коня.
Забудь же, Степан,
про высокие брови Наташины,
Напрасно на белом на камне
ночами один не сиди…
А ясного месяца нету,
а синие звезды погашены,
А темные тучи
стоят впереди.