Ваня, Ваня! За что на меня ты в обиде?
Почему мне ни писем, ни карточки нет?
Я совсем стосковалась и в письменном виде
Посылаю тебе нерушимый привет.
Ты уехал, и мне ничего не известно,
Хоть и лето прошло и зима…
Впрочем, нынче я стала такою ликбезной,
Что могу написать и сама.
Ты бы мог на успехи мои подивиться, —
Я теперь — не слепая и глупая тварь:
Понимаешь, на самой последней странице
Я читаю научную книгу — букварь.
Я читаю и радуюсь каждому звуку,
И самой удивительно — как удалось,
Что такую большую, мудреную штуку
Всю как есть изучила насквозь.
Изучила и знаю… Ванюша, ты слышишь?
И такой на душе занимается свет,
Что его и в подробном письме не опишешь,
Что ему и названия нет.
Будто я хорошею от каждого слова,
Будто с места срывается сердце мое,
Будто вся моя жизнь начинается снова
И впервые, нежданно, я вижу ее.
Мне подруги давно говорят на учебе,
Что моя голова попросторнее всех…
Жалко, нет у меня ненаглядных пособий, —
Я тогда не такой показала б успех!..
Над одним лишь я голову сильно ломаю,
Лишь одна незадача позорит мне честь:
Если что напечатано — все понимаю,
А напишут пером — не умею прочесть.
И, себя укоряя за немощность эту,
Я не знаю, где правильный выход найти:
Ваших писем не слышно, и практики нету,
И научное дело мне трудно вести.
Но хочу я, чтоб все, как и следует, было,
И, конечно, сумею свое наверстать…
А тебя я, Ванюша, навек полюбила
И готова всю душу и сердце отдать.
И любой твоей весточке буду я рада,
Лишь бы ты не забыл меня в дальней дали.
Если карточки нет, то ее и не надо,—
Хоть письмо, хоть открытку пришли.
1932
Советский край, страна большевиков,
Страна великих дерзновенных планов!
Видна ты мне со всех материков,
Со всех земель, морей и океанов.
И где б я ни был — ты всегда со мной:
В Шанхае, в Лондоне,
В Париже и Варшаве.
И знаю я: ведут к тебе одной
Дороги и пути обоих полушарий.
Пусть мы границами еще разделены,
Пусть никогда друг друга не встречали,
Но у меня в глазах отражены
Все радости твои
И все твои печали.
Ты научилась в битвах побеждать,
Ты вышла к свету из подвалов темных
И хорошо умеешь понимать
Всех обездоленных и угнетенных.
И мы несем свои сердца тебе,
Чтобы горела в них неугасимо
Твоя
Суровая решительность в борьбе,
Твоя
Неиссякаемая сила.
Ты солнцем правды озаряешь нас —
Людей труда в закабаленных странах.
И миллионы рук,
И миллионы глаз
По всей земле
Твою несут охрану.
И все охотники на голову твою,
Что замышляют войны и походы,
Ответят нам в решительном бою
За все свои дела,
За все твои невзгоды.
Страна Советов, родина побед!
Мы все с тобой — наперекор границам.
Ты — наша молодость,
Ты — наш рассвет,
Надежды нашей
Первая зарница.
1932
Как я жил на белом свете —
Все записано в анкете…
Ну, а если интересно
Будет слушать вам, друзья,
То, конечно, и словесно
Кое-что добавлю я.
Звать меня — Кузьма Григорьев,
А по кличке — Доброхот;
Из крестьян села Пригорья,
Год рожденья — девятьсот.
Две зимы учился в школе,
А потом пришлось прервать,
Потому — пошел я вскоре
Пропитанье добывать,
Пропитанье добывать —
В людях горе горевать.
До семнадцатого года
Жил в деревне батраком.
С восемнадцатого года
Стал считаться бедняком.
Оженился я в двадцатом
И — помог мне сельсовет —
На юру поставил хату —
Два окошка в белый свет.
Глянешь утром — солнце всходит,
А посмотришь ночью — тьма…
Как-никак, а все ж выходит —
Стал хозяином Кузьма.
В свой черед, своим порядком
Мне прирезали земли.
Немудрящую лошадку
Мы с хозяйкой завели.
И считали так сначала,
Что дела пошли на лад…
В двадцать пятом лошадь пала,
А посевы выбил град.
А детей уж двое было,
Да и третий — впереди.
И душа моя заныла,
Запечалилась в груди:
Жил, работал, а в итоге —
Что осталось мужику?
И пришлось мне, братцы, в ноги
Поклониться кулаку.
— Ладно, дам! — ответил Котов
На невзгоду на мою. —
— Только помни: отработай,
Я ведь даром не даю… —
Отрабатывал я, братцы, —
Не жалел ни рук, ни ног.
А никак — скажу вам вкратце —
Развязаться с ним не мог.
Вот уж были мне расчеты,
Вот уж чортова дыра! —
Рубль, к примеру, отработал, —
Задолжал на полтора.
Полтора рубля покроешь,
Отработаешь — бери!
А выходит — той порою
Задолжаешь целых три…
Так и жил я год за годом —
Ваш знакомый Доброхот:
Ни дохода, ни прихода,
А всегда один расход.
И разутый, и раздетый,
Выбивался я из сил.
И однажды, как-то летом,
Я у Котова спросил:
— Мол, признайся, Кот, по чести,
Что меня заездил ты.
А на ком ты будешь ездить,
Коль не станет бедноты;
Коль возьмемся мы за разум
Да и сбросим твой хомут?
Уж тогда б, наверно, разом
Наступил тебе капут.
Уж тогда-то ты, как видно,
Не толстел бы, что бугай…
Усмехнулся он ехидно
И ответил:
— Не пугай!
Не бывать такому чуду,
Чтоб с тобой сравнялся я.
Был бы кот, а мыши будут, —
Это заповедь моя.—
Часто заповеди эти
Вспоминались мне потом:
Что ж, выходит, мы на свете —
Только мыши для «котов»?
Что же, значит, мы не люди? —
Нет, мой милый, не шали! —
Было так, но так не будет, —
Мы — хозяева земли.
И не нам придется плохо,
А тебе на этот раз.
Не твоя теперь эпоха,
И не твой теперь указ.
И уж как ты ни досадуй, —
Не пожнешь чужих плодов…
Порешили мы, что надо
Ликвидировать «котов».
Акт составили на сходе,
Я тот акт начальству снес.
И тогда ж, в тридцатом годе,
Записался я в колхоз.
1933–1934