Так же просто, как в Мухрани, заране,
травы выходят навстречу весне — о, нежней, о, скорее! —
так же просто, не сложней, чем в водах Арагвы
взблескивает под солнцем быстрое тело форели…
Так же просто, как ласточка, истосковавшись,
возвращается к своим прошлогодним угодьям…
Пшавского мальчика простота такова же,
когда он спит, а заря приходится ему возглавием и изголовьем.
Так же просто, да, да, как овчарка, то неподвижно, то в беге,
сторожит овец, и подвиг ее незатейлив…
Или — как туман возлежит на Казбеке [19]
и потом упадает на воющий Терек [20]…
Так же просто, бесхитростно, как пахарь поет, волов понукая,
или, как хлеб выпекая, ласково, кротко, любовно
смотрела на меня моя кормилица — о, какая
добрая, как это просто, как давно, как больно…
Так же просто, как стоит поверх многоточий возожженных огней
Святая гора с осанкою доблестной, рыцарской, львиной, —
стих простодушный содеять хочу для земли моей отчей,
для Родины — вечно вольнолюбивой, любимой.
Склон Удзо высокой луной осиян.
Что там происходит? Размолвка, помолвка
у соловьев? Как поют, Тициан!
Как майская ночь неоглядна, Паоло!
Вином не успел я наполнить стакан,
не вышло! Моими слезами он полон.
Во здравье, Паоло! За жизнь, Тициан!
Я выжил! Зачем, Тициан и Паоло?
Вином поминальным я хлеб окропил,
но мне ваших крыл не вернуть из полёта
на грешную землю, где горек мой пир.
Эгей, Тициан! Что мне делать, Паоло?
Пошел бы за вами — да Бог уберег.
Вот вход в небеса — да не знаю пароля.
Я пел бы за вас — да запекся мой рот.
Один подниму у пустого порога
слезами моими наполненный рог,
о братья мои, Тициан и Паоло..
Чего еще ты ждешь и хочешь, время?
Каких стихов ты требуешь, ответствуй!
Дай мне покоя! И, покоем вея,
дай мне воды, прозрачной и отвесной.
Зачем вкруг выи духоту смыкаешь?
Нет крыл моих. Нет исцеленья ранам.
Один стою. О, что ты сделал, Каин [24]!
Твой мертвый брат мне приходился братом.
Как в каспийской воде изнывает лосось,
на камнях добывает ушибы и раны
и тоскует о том, что кипело, неслось,
и туманилось, и называлось: Арагви, —
так тянусь я к тебе, о возлюбленный край!
Отчий край, приюти в твоем блещущем русле
мою душу — вместилище скорби и ран
Помещусь ли я в искре твоей, помещусь ли?
Эта роза —
воистину роза моя!
Адрес розы — иной, чем у сада и грядок.
Стих, продли это время на все времена:
краткий день не окончится, полночь не грянет.
День не окончится, полночь не грянет, но дню
день перескажет, нашепчет: что держит в секрете.
Я не состарюсь и не онемею, продлю
свет проливной, упаданье воды и соцветий.
Это — любовь, из сверканья небес и полян
злато добуду и новой предам его доле,
чтобы, любимая, длился, и цвел, и пылал
блеск драгоценности, что не дается ладони.
Ты показала мне Ангела. Много
фресок я видел. Но кроток и ласков
этот на диво. Как быть одиноко
столь долгокрылым и столь большеглазым.
Слабым движеньем руки грациозной
ты обращала Тамар [25] венценосной
давнее время во время живое.
И недомыслию тайна открылась:
та болшеглазость и та долгокрылость
не одинока. Вас, белых, здесь двое.
Ты была схожа с восходом в первейший
день мирозданья и свет излучала.
Теплился скромно двойник твой померкший
он — повторенье, а ты — изначальна.
Ангелов — два, и один недостойный
их созерцатель. Я был снегопадом
света осыпан, и слышался стройный
грохот Куры [26], протекающей рядом.
Я видел с выси сумрачные свитки
истории: все бедствия, и вихри,
и реки крови. Как в отверстой книге
величье родины я прочитал не в них ли?
Не знает мха отвес скалы Дарьяльской [27],
не иссякает жизнь лозы дарящей…
Вершинам гор неведома тщета,
и лишь Эльбрусу [28] впору и по росту
постичь людей высокую породу,
из коих тот, кого зовут Шота.