В садах судьбы

всё, что зрело до сих пор, 

воплотит до удивленья 

чёрно-белый и умелый 

в грубой зримости узор.

Оттого, что цвет есть радость, 

вновь торжественной тоской 

нас объемлет зимний градус

и покой,

              покой,

                          покой...

* * *

Мы обнимаем женские тела, а 

души их 

восходят к облакам... 

Струясь сквозь пальцы наши - 

к облакам...

Комнатка наша - четыре угла, 

две занавески и два окна, 

стол, шифоньер, стул и тахта - 

разве нам маленькою была?

Жар накалённого чаем стакана, 

порванный синий диванный валик, 

что в изголовье с тобой мы клали - 

разве пальцы мои ощущали?

Пепельница из банки консервной, 

взрезанной рукой моей нервной, 

в короне окурков и в ореоле 

дыма, сереющего, как кролик, 

рядом с тахтою. 

А на тахте - 

лик полусонный в волос дремоте.

Мы половинки. Мы друг без друга 

две половинки единого чуда. 

Дым расплывался слоёными волнами. 

Рядом со мной 

богородица сонная. 

Блики реклам и дрожанье руки. 

О, обними и на сердце усни!

Ты вздрагиваешь. Тебя что-то испугало. 

Смотришь на меня удивлёнными чужими 

глазами. Я не выдерживаю и ложусь на 

спину, смотрю в потолок. А там...

Дым расплывался слоёными волнами. 

На потолке 

богородица сонная! 

Дымно-иконная, голубоокая, живая, 

родная, 

такая далёкая... 

Смотришь печально 

взглядом прощальным 

и, как роса высыхает, таешь...

В дальнем углу засветилась звезда. 

Милая! 

Что ты? 

Куда ты? 

Куда?!

Уходят женщины. 

Мне их не возвратить. 

Уходят женщины 

своей походкой странной. 

Уходят... 

Но не обрывают нить, 

а оставляют. 

Для воспоминаний...

СОЛОВЬИНАЯ НОЧЬ В ПОЛЫХАНЬИ ЗАРНИЦ

Майское, ночное, дождевое... 

Облака растянуты, как ткань. 

Под сверканье музыки немое 

пьяная буянит соловьянь.

Что ей дождь? Льняная непогода 

раздувает горло, как меха. 

На исходе песенного года 

ночь тиха.

* * *

Каждой ночью, как в калейдоскопе, 

неба цветоразнь не предсказать. 

Не поможет предыдущий опыт 

эти несуразности связать.

Голубо-коричневое, Розов 

снизу подступающий рассвет. 

Жизнью движут лишь метаморфозы, 

ничего законченного нет.

МАЙСКОЕ НАВАЖДЕНИЕ

Закатает свет под валик

полночи малярный мах,

и во тьме плывёт, всплывает

пенье пресноводных птах.

            Что ни вечер, звонче ль, глуше,

             не за совесть, не за страх

             заливаются лягушки

             соловьями на прудах -

ах, какой душа ни знала

страсти - что там кровь и пот! -

всё с годами растворяла

в самой страшной из кислот,

             оттого-то, что ни вечер,

             бормоча невнятный стих,

             я на собственном крылечке

             пью с природой на двоих.

Ни до сна мне, ни до чаю...

И до слёз полна душа,

растворяясь, научаясь

пенью вечных лягушат.

ЛИШЬ УТРО НАСТАЕТ

Лишь утро настаёт, иду к тебе, родная.

Куда бы я ни шёл, меня к тебе влечёт.

Люблю ли я тебя? Я этого не знаю,

лишь утро настаёт, лишь утро настаёт...

А ночь моя полна безумства ярких красок,

счастливая твоя мне грезится страна,

я узнаю тебя сквозь миллионы масок –

и ночь моя полна, и ночь моя полна...

Но вот наступит день - и свет размоет краски.

У тьмы есть божество, у света - только тень.

И вновь забуду я, что значит слово "счастлив",

когда наступит день, когда наступит день...

Но вечер растворит тоски оцепененье:

пока звезда горит, мы веруем в неё.

Яснее нет пути! И я приму решенье:

лишь утро настаёт – и мне к звезде идти...

* * *

Возле яблонь, не белённых 

вот уже который год, 

майскою тоской зелёной 

меня снова обдаёт.

Я не знаю: верховодит 

Бог иль вероломный Чёрт? 

Кто рукой моею водит, 

тот в намерении твёрд.

Я ведь помню всё, что было. 

По ночам снимает боль 

или душ с кусочком мыла, 

иль нетленный алкоголь.

Выношу как на продажу 

всё, что нежил и любил... 

Будто не жил. И не важно, 

что я ел и сколько пил.

Нет, не знаю: Чёрт ли, Бог ли?.. 

Да и дело не в стихах. 

Мои яблони засохли, 

ах!..

ОСЕННИЙ ЭТЮД

Снова осень. Палый лист да туман. 

Утром весел я, а к вечеру пьян. 

Видно, правду говорила мне мать, 

мол, придётся в судный день отвечать.

Я отвечу пред последним судом, 

что не всё я нажил честным трудом, 

но за всё, что есть за грешной душой, 

заплатил ценой куда как большой.

Снова вечер. Шалый свист за окном 

поминает, что я с чёртом знаком. 

Бог с ним, с чёртом, я не в детском кино: 

Бог, он с Чёртом всё равно заодно.

Не прощения прошу - наплевать, 

как мне жить теперь, когда умирать. 

Так что, мама, судный день не пророчь - 

наступает моя судная ночь.

В эту ночь мой гость - глухой музыкант. 

Он в пустых ладонях носит талант, 

их возденет - вспыхнет музыки звук, 

зазвучит немая мука разлук.

Снова осень. Время сбора плодов 

из российских гефсиманских садов. 

Ах, в садах этих наломано дров 

для костров да безымянных голгоф!..

* * *

Я плоть своих чувств обрывал веткой

                                                с дерев

души.

           И, пристальным взглядом обломки

                                 обмеряв,

глушил

            то водкой, то чтеньем,

                           то дракой, то пеньем,

                                 то телом

                                  чужим.

* * *

Ах, как сладко засыпать! 

В путах дня, в изгибах ночи, 

как к подушке, приникать 

к таинству немых пророчеств 

полуяви, полусна, 

полумысли, полубреда... 

Знать всё, ничего не знать 

от заката до рассвета.

...Остальное без слов. Как из снов. Камень зданий бестрепетной ткани. И дыханье... Спирает дыханье холод мраморный, век ледяной. Будто кто-то поёт за спиной... Безутешно прозрачное пенье. И уже на пределе терпенья жизнь становится стихотвореньем. И стихи повторяются мной.