Рожденные сфинксами

И ни утрат еще там нет, ни тягот.

Но в ней секрет, забытый мною – как

Преодолеть вступивший в душу мрак.

А надо лишь всю черноту воочью

Собрать в одну единственную точку

Полуденного тонкого зрачка…

И вдруг услышать пение сверчка,

Где россыпь ягод возле родника,

Как будто бы зрачков туманных царство,

И в каждом – вход в забытое пространство…

И даже лес дрожит от сквозняка –

От моего до твоего зрачка.

* * *

И все-таки еще не осень даже,

Хоть на исходе август поколенья.

Под аркою дворцовой - звуки банджо...

И низкое загадочное пенье

Ложится ярким отсветом закатным

На площадь, на дома и наши лица.

Война и революция - за кадром...

Но август поколенья длится, длится.

Он длится от подмостков до подмостков -

Меж гитаристом рыжим и флейтистом

Надменный и всезнающий подросток,

Поющий на неправильном английском.

И местный сумасшедший здесь, представьте!

Он пьет за все - за рок, за джаз, за кантри!

Пурпурная бутылка на асфальте

Горит, как столп огня, в густом закате.

И пляшет босоногая Алиска,

Веселая хмельная одалиска.

Пляши, мой свет, сентябрьский холод близко,

Но август поколенья длится, длится...

Блаженный август юной певчей голи,

Где музыка стоит себе, как башня,

А город, словно тень ее всего лишь...

И звуки банджо...

И звуки скрипки... И конечно, флейты...

И те улыбки, что не шире Леты...

Футляр скрипичный с мятыми рублями

Лежит, как череп Йорика пред нами.

Звонят колокола в соседнем храме...

И это репетиция оркестра,

Идущего путем все тем же крестным

В той башне вверх по лестнице спиральной...

А ну, скрипач залетный, подыграй нам!

Обещанный отверженным и сирым

Весь град небесный родины вчерашней

Лежит у наших ног, когда над миром

Мы высоко поем на этой башне.

* * *

Но в добрый, но в самый счастливый наш час

На Невском играет божественный джаз.

Трубач бородат и взъерошен.

Он к небу развернут своей бородой.

И в небо впечатан он вместе с трубой

Счастливой смеющейся рожей.

И ангелы шумно толпятся над ним.

Лишь ноту берет - и рыдают они

От счастья: «Гуляем! Гуляем!»

Мы катимся вниз, пропадаем, горим,

Но все же ведет нас причудливый ритм

По белым хребтам Гималаев.

Ах, нищая птица! Ах, птица-змея!

Он снова трубу поднимает, смеясь.

Он первый трубач Петербурга!

Куда он зовет нас над темной Невой?

Он солнце вдыхает - и нота его

Возносится, как Джомолунгма!

РУССКАЯ РУЛЕТКА

Хоть в этой Вселенной концов не найти,

Зато затерялся в ней угол один,

Где свечка горит под иконой еще…

Поручик Егорием в детстве крещен…

Кто пан, кто пропал, кто четырежды пан!

И бешено крутится тот барабан

Над всею страною, как солнце суда.

И сталь у виска холодит, как всегда.

Из ада врата открываются в рай –

То крутится русской рулетки спираль,

То падает русской рулетки звезда.

Вы начали славно игру, господа,

Под старой иконой крестившие лбы.

Поручик, уже не уйти от судьбы!

Коней пристрелить… напоить… на лету

Коней оседлать и загнать… и ввиду

Последних времен всем надеть ордена!

Вконец обезумевшая страна

Меняет на числа свои имена.

И кожу меняет в кровавом поту…

Коней напоить, пристрелить…

                                               И в году

Каком-то открыть, содрогнувшись, глаза,

Где сброшенной кожи последний зигзаг

Шевелится все, оживает и за

Последнюю грань всех ведет за черту…

И это уже и не ад, и не рай, -

То сброшенной кожи пустая спираль

В галактику скручена ходом игры,

Где созданы русской рулеткой миры.

И русский мужик говорит: вот те на!

Поручик Голицын, надеть ордена

И с этой войны, и с прошедшей, и с той!

На вашей груди сам Егорий святой

Все змия кончает, венцом осиян,

А вы раскрутили пустой барабан.

«Все крутится, сволочь, гляди-ка, ишшо…»

И кожа пустая все вьется ужом.

Егорий с копьем говорит ей: «Ужо…»,

Свиваясь со змием в едино кольцо,

Свиваясь спиралью, улыбкой, венцом…

И оба прекрасны и светлы лицом…

* * *

Ты слишком высоко… - и под любой прицел!

И смысла нет скрывать и просветлять до смысла.

Усмешкою одной скользят в твоем лице

Нездешние слова и роковые числа.

Все слишком высоко…

                                   Так высоко, что я

Уже почти сама не чувствую полета.

Так ноты на строке недвижимо стоят,

И бездна, как число трехзначное поет нам.

Да, бездна – есть число,

                                      и бездна – есть бутон,

Где все, как лепестки, друг к другу мы прижаты.

И всем нам в нем один какой-то снится сон,

Пока не расцветет одно число расплаты.

Там снова на костре сгорает Аввакум,

А вакуум цветет и вновь бутоны мечет.

И вызревает в них какой-то странный ум,

А из бутона вновь бредет босое вече.

И путает душа века и адреса.

И лишь любовь – одна! Ее не перепутать!

Пора срезать цветы… пора цветы срезать…

И разрывать, о Боже, эти путы!

* * *

На Невском пахнет морем, тиной

И флорентийскою тоской...

Да почему же флорентийской?..

Ну, а какою?.. А какой?!

Не все ль равно, как назовемся

Под звук Архангельской трубы,

В каких каналах тонут весла

Сомнамбулической судьбы,

Где на руках меня носили

И заливали в купола...

Как будто я жила в России...

Как будто я, вообще, жила!

Как пес бродячий, воет сердце

На Петербургскую метель.

Нам не видать иных Венеций,

Их упоительных смертей

С клубничным запахом заката,

С ночными розами зимы,

Где породнились мы когда-то

Великим праздником чумы.

Наверно, в этом и игра вся -

Когда на счете: «раз... два... три...»

Душа с соломинкой пространства

Над пеной космоса мудрит.

И все глядит недоуменно

На этот радужный пузырь.

И называет поименно:

Нью-Йорк, Венеция, Сибирь...

И просыпается единой

В какой судьбе?.. В стране какой?..