Невидимая сторона. Стихи

и смерть за этой дверью.

Мне больше ничего нельзя.

Я успеваю взглядом

окинуть зал…

Вокруг друзья.

Но в спину бьют прикладом!

И как во сне, и как в бреду,

дверь низкая — во тьму…

Я понимаю. Я иду.

Одно я не пойму:

как предали меня друзья,

которых так любил?

Мне больше ничего нельзя.

А я их так любил!

Иду, гляжу, еще любя…

Они молчат вокруг.

Дверь затворяется, скрипя.

И вдруг —

звон телефона.

За окном

на ветках утра свет.

…Ответь-ка, мама, — дома нет!

Хоть это все и было сном,

пусть позвонят потом.

ХРУЩЕВСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ

—   Вы б все же улыбнулись, что ли, как будто с похорон пришел…

—   Но мне нехорошо. Я болен. Я болен. Мне нехорошо.

—   Болел бы, право, на футболе. А болен — скушай порошок.

—   Мне молодости жаль. Я болен. Я болен. Мне нехорошо.

—   Но ты же не в тюрьме — на воле, жрешь хлеб, не ходишь голышом.

—  уж лучше голодать… Я болен. Я болен. Мне нехорошо.

—   Нет, мы болеть вам не позволим! Забудь — тяжелый сон прошел…

—   Не трогайте меня! Я болен. Я болен. Мне нехорошо.

ИЗ ФРАНСУА ВИЙОНА

Еще есть милый

мэтр Гийом,

что дал мне прозвище —

Вийон.

Вытаскивал меня

живьем

из всякой заварухи он.

Спасти сейчас —

не выйдет, нет…

Втянули в дело, шлюхи.

Лишь виселица выдернет

из этой заварухи!

С ФРАНСУА ВИЙОНОМ

Пьяней,

а вместе и трезвей

шагаю по Москве —

французские стихи в моей

еврейской голове.

Не перевода

скучный лоск,

а подлинника смак,

где небо

небом назвалось

и бардаком — бардак.

Жил,

не смущаясь точных слов,

Франсуа Вийон.

Избравший правду ремеслом,

доселе

славен он.

Он будет славен и потом,

поэт-головорез,

что за словами и ножом

в карман

не лез…

Петли дождется голова

и вороны

кружат.

Но все равно

его слова

острей

его ножа.

Смысл здравый

к черту посылал,

ходил разут, раздет…

Казнен

бедняга Франсуа,

и даже

даты нет.

Зато стихи

живут в моей

бессонной голове —

С Вийоном вместе

веселей

шагаю по Москве.

ЛЕНЬ

(Из Чааттопадхайя)

Мне говорят:

—  Лень,

лень,

лень.

ЧааттопадхайяХариндранат,

ты — ленивый поэт!

—  Нет!

ЧааттопадхайяХариндранат,

я утверждаю:

— Ерунда!

Я так же ленив,

как в запруде вода!

Да!

* • +

Крыши светают снегом.

Гинут огни кругом.

Трясется метель Гобсеком

над зимним моим окном.

Встают у окна седины

труб, дымков и ветвей,

и сквозь них — в середину протиснулся воробей.

Утро чуткой пичугою

дворничий слышит скребок.

Пока не спугнули — вьюгою любуюсь, как новичок.

Пока не спугнули — нет имени,

и снег засыпает отчество. …Утреннее, зимнее

детское одиночество.

ФЛЮГЕРА

Скрипя,

поворачиваются флюгера.

Повернулся Амур со стрелой,

Петушок, что на лапке одной,

повернулся Флажок Заржавелый —

заскрипело над башенками и запело.

И прохожие, шум тот услышав,

подумали: переменился ветер,

разом головы подняли выше.

Но флюгера уже повернулись.