Встреча в Тельгте. Головорожденные, или Немцы вымирают. Крик жерлянки. Рассказы. Поэзия. Публицистик

Все (как в моей голове, так и на бумаге) должно происходить одновременно. Великое путешествие в Азию уже началось, но я все еще вижу, как Дёрте и Харм внимательно рассматривают проспект туристической фирмы «Сизиф». «Ты только посмотри сюда! Они завлекают клиентов даже с помощью цитаты из Камю, из его „Мифа о Сизифе“».

И пока Дёрте вслух читает используемый для рекламы литературный текст — «Борьба с вершиной вполне может полностью увлечь человека…» — я слышу, как д-р Вентин на Бали, на этот раз внутри индуистского храма, продолжает цитату: «Нам надлежит представить себе Сизифа как счастливого человека».

И если Харм незадолго до начала туристической поездки заявляет: «Ну ясное дело, мы заведем ребенка. Хватит нам чушь болтать. Я твердо решил. И именно на Бали…», — то я слышу, как он в отеле «Кута-Бич» нерешительно говорит: «Да-да, конечно. Говорил, не спорю, говорил. Но сейчас все по-другому. Во всяком случае, не нужно спешить. Нужно все хорошенько обдумать. Ну да, именно здесь, и все. Это заставит хорошенько встряхнуться».

Дёрте чувствует себя «оплеванной». С озабоченным видом она заворачивает спасающие от бесплодия индуистские священные реликвии в платок из батика — «Извини, я также считаю, что вела себя глупо. Я говорю про эту свою возню, — она имеет в виду старание, с каким она в Итцехое паковала свои свежевыглаженные вещи. — И если я вернусь беременной, то сразу же с головой уйду в предвыборную борьбу. Пособие по беременности для работающих женщин и так далее…»

Харм, напротив, отправился в поездку с намерением «оставить дома весь этот свойственный ФРГ политстресс». Но и во время прогулок вдоль пляжа, и при покупке последних сувениров — «А вот браслет в форме змеи из слоновой кости для тебя, дорогая Дёрте» — политика постоянно вмешивается в их жизнь: «Мне здесь на многое открылись глаза. Это началось еще в Бомбее. Когда вернемся, я это все изложу в нескольких тезисах. Замечания по поводу разницы в уровне жизни на Севере и Юге. Это нужно очень четко и ясно выразить. И именно во время избирательной кампании».

Если положение в мире позволит нам снять фильм во время летнего туристического сезона, то ангажированные головы наших преподавателей окажутся переполненными датами, почерпнутыми из карманного календаря Харма и свидетельствующими, что даже во время туристической поездки предвыборная борьба для них ни на минуту не прекращается. Сидя на пляже под пальмой, он планирует: «2 сентября утренний „круглый стол“ в Келлингхузене. 5 сентября дискуссия с „зелеными“ в Вильстере. 12 сентября собрание молодых избирателей в Глюкштадте. 17 сентября уличная дискуссия в пешеходной зоне…» Оказался ли он по моей воле на омываемом прибоем пляже или на рисовом поле, где плещется стая уток и где всегда можно найти себе визави, я неизменно заставляю Харма заниматься предвыборной борьбой. Позднее на Бали — пока Дёрте в надежде забеременеть совершает свои ритуальные вылазки к пещере — я слышу, как он активно выступает против Штрауса, а затем, оставив его в покое, против Штольтенберга и Альбрехта: «Что эти господа могут предложить нам в восьмидесятые годы?» За крепкими выражениями следуют долгие и путаные рассуждения, построенные по принципу «с одной стороны — с другой стороны» об общеобразовательной школе и будущем Северогерманского радиовещания, об охране окружающей среды и проблеме отходов. Вдали от мест, где он запланировал свои выступления, Харм выдавливает из себя несколько шаблонных фраз: «Наше хорошо продуманное „Да“ ограниченному расширению использования ядерной энергии включает в себя четко выраженное „Нет“ созданию установок по ее регенерации!»

Или «Поддерживая необходимое оснащение армий государств — членов НАТО дополнительными видами вооружений, мы не должны забывать о том, что подлинной нашей целью является разоружение». И постоянно он призывает к «ответственности промышленно развитых стран за судьбы „третьего мира“».

В то время как в стороне пожилые женщины собирают в корзины выброшенные прибоем на берег обломки раковин, он страстно желает изменения этого обстоятельства: «Столь характерное для семидесятых годов выражение „Богатые становятся все богаче, бедные — все беднее“ должно в восьмидесятые годы потерять актуальность…»

И еще много всяких изречений. У Фёлькера Шлёндорфа получится наплывом показать, как сказанные под грохот волн — вода к тому времени уже успела остыть — или брошенные в стаю уток фразы вызывают аплодисменты или возгласы, в которых явственно слышится страх: на утреннем «круглом столе» в Келлингхузене, во время собрания молодых избирателей, в насквозь прокуренной распивочной в Вильстере. Как и при споре о головорожденном ребенке, время останавливает свое течение, места соединяются в единое целое, все происходит в настоящем времени, и только ливерная колбаса — она снова здесь — способна развиваться и изменяться: она портится. Все остальное приходится тащить из Итцехое в Азию и обратно. И здесь и там многое вполне уместно. То, что здесь следует осушать, там приходится орошать: тяжелый грунт в Вильстермарше, возделывание залитых водой полей на популярном среди туристов острове. И разве нельзя перенести расположенные на заболоченных землях трущобы Бангкока на обнесенную заграждениями и отведенную под строительство атомной электростанции площадку?

По крайней мере по размерам они одинаковые. И такое переселение вполне может произойти в будущем. Таким образом, мы показываем это (с помощью как жесткого, так и плавного монтажа) и экономим расходы на транспорт: пятьдесят тысяч обитателей трущоб из Юго-Восточной Азии теперь живут как в загоне на расположенной прямо за плотиной на Эльбе стройплощадке. Лачуги из досок или жести на столбах вдоль шатких, готовых вот-вот обрушиться мостков над илом, грязью, сточными водами, в то время как вокруг коровы и телята пасутся на тучных лугах. Сочная, словно выдавленная из тюбика трава. Над всем этим небо Северной Германии.

Харм и Дёрте видят это все с плотины или в соответствии с предложением «Сизифа»: «Увидеть Азию без прикрас» еще раз, стоя на плотине, разыгрывают сцену своей ночевки в трущобах. Все это вполне можно себе представить, а значит, это вполне реально. («Чисто теоретически», — говорит Харм.) Поэтому им обоим не трудно перенестись из Бомбея или с острова своей заветной мечты в классную комнату школы имени императора Карла. Тотчас ученики засыпают их вопросами: «Ну как поездка?» — «Вы наконец забеременели?» — «Когда ваша жена родит ребенка?» — «Что? Ничего не вышло?» — «Неужели мы, немцы, просто вымираем, в то время как индусов и китайцев становится все больше и больше?»

На эти вопросы, задаваемые (как с горечью заявляют Харм и Дёрте) агрессивно настроенными учениками, которые, как правило, мямлят и бормочут словно в полусне, д-р Вентин мог бы уже приготовить ответ, произносимый на ходу и поэтому занимающий довольно много времени и позволяющий расширить пределы пальмового сада отеля «Кута-Бич»: «Не только это. Самое худшее еще впереди. Любящие путешествовать индусы, египетские феллахи, избыточное количество мексиканцев и яванцев и, может быть, лишь семь процентов от одного миллиарда китайцев соберут свои пожитки и отправятся в путь. Они покинут родные края, где слишком много солнца. В дороге они понесут неизбежные потери, однако количество их будет все же достаточно велико, и они начнут просачиваться к нам: постепенно, сперва толчками, затем волнами, наконец просто неудержимым потоком. Вы можете сами посчитать, дети, и знаете от господина Петерса и его достопочтенной супруги, что человеческая популяция до двухтысячного года увеличится на добрую треть, то есть почти на семь миллиардов человек, из которых четыре миллиарда будут сидеть на корточках, плотно прижавшись друг к другу на азиатской земле. Каждый день нас, людей, становится больше на сто семьдесят тысяч. Им тоже нужно где-то разместиться. У этого избыточного количества есть вполне определенная цель. Европа с ее социальной системой, с ее системой защиты прав человека, о которых принято писать исключительно каллиграфическим почерком, с ее обусловленными христианской верой угрызениями совести представляет собой поистине идеальное место для них. Только не бойтесь, дети. Эти люди отличаются трудолюбием и скромностью. Они будут работать за нас. Они многому научатся быстрее нас. И им не нужно много места. Им вполне хватит двух комнат на одну большую семью. Им вовсе не нужны помещения для отдыха. Они будут размножаться — нормальным способом, а не путем головорождения. Они составят тот прирост населения, на который мы сможем опереться. В то время как вы, дети, сможете отдохнуть, расслабиться и вообще забыться. Это уже началось: в Англии, Франции и у нас. Эти люди сравнительно быстро привыкают к нашему климату. Почему „Яваансе Джонгенс“ — так называется голландский табак — не может чувствовать себя немцем? Почему бы нам, если мы считаем себя интеллигентами, не выучить несколько обиходных китайских выражений, столько же, сколько таковых имеется в немецком языке? Кто может помешать нашему столь малочисленному будущему поколению, то есть вам, дорогие дети, а позднее вашим детишкам, также оказавшимся единственными в семьях, смешать свою кровь с кровью потомков феллахов из Верхнего Египта и мексиканских метисов? Желанными окажутся изящество и пылкость обитавших на побережье китаянок и кроткие характеры мужчин с Зондских островов, обретет популярность имеющая мистический налет примесь индусской крови. Не бойтесь, немцы не вымрут. Благодаря смешению кровей возникнет гораздо более утонченный вариант, они станут гораздо многочисленнее, их количество возрастет на двести-триста миллионов. Мир — как бы это выразиться — будет поглощен немцами. Быть немцем будет означать обретение мировой сущности. Мы вновь станем кем-то! — Что? Что я слышу, дети? Вы не желаете ни с кем смешивать свою кровь? Вы, гибриды германцев, славян и кельтов, хотите соблюсти чистоту расы и крови? Вы, сидящие на дотациях болваны, хотите сами себя ограничить и в таком состоянии выжить? Мы останемся такими, какие мы есть! — кричите вы. Закрыть границы! — кричите вы. На крепкий замок! Отгородиться от всех! Замуроваться! — Но это же смешно. Как будто стены еще имеют какой-то смысл. Как будто они могут остановить этот черно-желто-коричневый поток. У нас же через всю страну проходит стена. Умело построенная, надежно охраняемая. И разве эта стена способствовала сближению или разъединению тех немногих немцев там и тех немцев, количество которых неуклонно уменьшается, здесь? Разве эта стена не стала единственной причиной для того, чтобы время от времени проделывать в ней все больше и больше дыр? Стену нужно убрать! — кричите вы. Правильно, дети. Стены давно уже отжили свой век».