Что было, то было, а было эдак:
В столицу Москва езда.
Медленнее, чем мне надо, едут
Товарные поезда.
А впереди по пути леса, и
Леса, и опять… снега.
Я на тамбуре замерзаю,
Пропадает моя нога.
Без сна и без отдыха несколько дней я…
Была бы лучше весна…
А на полустанках еще холоднее
Без отдыха и без сна.
И бесполезно на что-нибудь злиться:
Тому труднее, кто гонит немца;
Однако лишь в том вагоне счастливцы,
В котором печка имеется…
В котором начальник дымит дым-дымой,
Ему говорят: — Хлеба, водки не надо ли?
Только пусти нас, отец родимый! —
А отец посылает к той самой матери…
Начальник вообще воплощенная честность:
Кто-то вынимает бумажник потрепанный:
— Не желаешь ли денег, родимый отец наш? —
А отец и бумажник к матери…….
Однако к теплу неизведанный путь есть.
Я все что угодно готов упростить.
— За пятьдесят анекдотов пустишь? —
И мне отвечают: — Придется пустить!
И поезд сразу прибавил ходу,
И снега для меня что трава.
От анекдота и к анекдоту Веду я свои слова.
Приехал — в метро устремился с вокзала
Оттуда в заброшенный дом.
Когда я приехал, Москва мне сказала:
— Ты мог бы приехать потом!..
У меня квартира умерла,
Запылились комнаты и кресла…
Появились если бы дрова,
Моментально бы она воскресла.
Можно жить в квартире хорошо,
Но, конечно, не сейчас, а после:
Я стихи пишу карандашом,
А чернила взяли да замерзли.
Можно забыть на вокзале зал
И тысячи прочих комнат;
Но квартиру, в которой замерзал,
На экваторе приятно вспомнить.
На экваторе, под небом иным,
Через много лет, а пока
Я курю, и в небо уходит дым,
Потому что нет потолка!
Когда я потерпел аварию
И испытал все беды,
То филантропы мне давали…
Хорошие… советы.
Но в апреле, когда начал таять снег,
Когда дни наступили весенние,
Отыскался на свете один человек,
Помогавший мне больше, чем все они!
Этот друг ежедневно мне жизнь спасал,
Никакой не прося награды;
Но и этот товарищ, который я сам,
Не сумел мне помочь, как мне надо!
Почему до сих пор сам себе я спецкор,
Но как автор не принят страною?
Может быть, потому, что ненужным стал спор,
Не законченный перед войною.
Война все искусства в архив позапрятала;
Но стихи, они от строки до строки
Существуют помимо воли автора,
А может быть, даже и вопреки!
Ощущаю мир во всем величии,
Обобщаю даже пустяки.
Как поэты, полон безразличия
Ко всему тому, что не стихи.
Лез всю жизнь в богатыри да в гении,
Небывалые стихи творя.
Я без бочки Диогена диогеннее:
Сам себя нашел без фонаря.
Знаю: души всех людей в ушибах,
Не хватает хлеба и вина.
Даже я отрекся от ошибок —
Вот какие нынче времена.
Знаю я, что ничего нет должного…
Что стихи? В стихах одни слова.
Мне бы кисть великого художника:
Карточки тогда бы рисовал.
Продовольственные или хлебные,
Р — 4 или литер Б.
Мысли удивительно нелепые
Так и лезут в голову ко мне.
Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый — век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней!
А вот и чайник закипел,
Эмалированный, сиреневый,
И он отвлек меня от дел,
И он напомнил мне сирены вой.
Все это было, было, было:
Во тьме ночей необычайных
Сирена выла, выла, выла…
И не напоминала чайник!
Знаю я, что скоро корни
Пустит вглубь олива мира.
Смотрят люди с колокольни,
Той, которая квартира.
Хороши пути окольны,
Да по ним идти три года.
Смотрят люди с колокольни,
Той, которая работа.
Впрочем, люди беспокойны:
Не у всех ума палата.
Смотрят люди с колокольни,
Той, которая зарплата.
Я в комнате смотрю на раму
И потемневшее стекло.
Вдруг возникает панорама.
И ослепительно светло.
Пусть холодно и ветер дует,
Столица Родины Москва
Салютует
Доблестным войскам.
Раздаются могучие залпы,
Воздавая героям хвалу.
Если фронт устремился на Запад,
Не беда, что мне трудно в тылу!
В эти дни всех гуманнее
Неустанное слово «вперед!»…
Близок день: протаранит Германию
Гениальный советский народ!