С женщиной какой-нибудь такой,
Очень замечательно хорошей,
Хорошо, обняв ее рукой,
Целу ночь лежать на ложе.
Звездами заерзается высь,
И, постигнув неба откровенье,
Ты воскликнешь: — О, остановись! —
Но не остановится мгновенье!
Когда я шел и думал: ИЛИ — ИЛИ,
Глухонемые шли со мною рядом,
Глухонемые шли и говорили,
А я не знал, я рад или не рад им.
Один из них читал стихи руками,
А два других руками их ругали;
Но, как глухонемой глухонемых,
Я не способен был услышать их.
Вот так вокруг бушует жизнь иная,
А может быть, не жизнь, а болтовня,
И я, поэт Глазков, не принимаю
Людей, не принимающих меня.
Пусть пламя опирается на уголь
И старый отменяется режим,
Они всегда бряцают лженаукой,
Ну а искусство ненавистно им!
Мудрецы и поэты чудят и чудили.
Чудотворцы они, как на них ни смотри.
И, не ставя во грош дважды два — четыре.
Приближаются к формуле: дважды два — три.
Но таких человеков немного в мире,
Большинству их заумных идей не понять.
Большинство, переоценивая дважды два — четыре.
Приближаются к формуле: дважды два — пять!
Люди едут, бегут авто,
И не знаю я, почему
Все, что делаю я, не то:
И не то, и не путь к тому.
Если карты, то будут биты,
Если шахматы — будет мат.
Пусть к победам пути закрыты,
Я нисколько не виноват!
Эти все события, которые
Летописи хартии хранят,
Во любом учебнике истории
Те найдут, которые хотят.
У поэтов есть своя история,
Началась она у тополей,
Где простой пастух, свирель настроя,
Воспевал идиллию полей.
Он не знал, что за работу плату
Всякий должен получать мастак,
Что противники матриархата
Говорили: «Мать твою растак…»
Что друг друга невзлюбили люди
И вооружились до зубов,
Что огромная эпоха будет
Эрою свободных и рабов.
Но уже прошла эпоха эта,
Тот певец древнее, чем Гомер,
Мыслят современные поэты
Образами радужных химер.
Я хороший, против правды не попрете,
И фортуна будет за меня,
Ибо очень долго была против,
А должно все в мире заменяться.
Хочу, чтоб людям повезло,
Чтоб гиря горя мало весила,
Чтоб стукнуть лодкой о весло —
И людям стало сразу весело.
Вижу город я, где нет для ближнего
Никаких таких лишений лютых
И совсем ничего лишнего
Ни в вещах, ни в словах, ни в людях.
Там весь мир пополам не расколот
И поэты не знают преград.
Вы не верите в этот город,
Вы не верите в Поэтоград.
Вы наденете платье цвета
Черного бутылочного стекла,
И пойдете на край света,
И себе не найдете угла.
Все Вам будет враждебно и чуждо,
Потому что Вы их умней,
Где нет мысли, не может быть чувства,
Бросьте их и отдайтесь мне.
Эти сволочи Вас заманили
В логово их мелочей.
Вы за меня ИЛИ
За сволочей?
Приходите ко мне. Занавесим окно
(для рифмы) шторой.
И будем пить
За такую дружбу, меж нами которой
Нет и не может быть.
За такую дружбу, где тайны нет,
Чтобы было нам хорошо…
Славлю время, которое настанет,
А не то, какое прошло.
Что прошло, исчезает,
О грядущем моля.
Лучше тема чужая,
Чем тема моя.
Оттого, что вначале
Я ее потерял,
Буду спать с ней ночами
В полусне бытия.
Сплю. Во сне залезаю на крышу.
Как Суворов, иду вперед.
А когда просыпаюсь, то слышу:
Какой-то дурак «Катюшу» поет.
Ударяю дурня кирпичом,
— Он мой противник, — говорю я ей. —
Пронзи меня мосфильмовским мечом
Иль будь моей!
Я Николай Чудотворец,
Император страниц,
Хочу не кому-нибудь вторить,
А истину установить.