«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи

Стали приходить телеграммы от Льва из Охи (Сахалин), извещавшие о его затруднительном положении в смысле невозможности выбраться. Я недоумевала и не знала что делать, когда он, наконец, приедет. Мне начал надоедать мой затворнический образ жизни. Общество одного Аси — это хорошо, но не вечно же. Полтора месяца полнейшего одиночества даже мне, никогда не искавшей общества, показались целой вечностью.

Однажды только к нам зашел японец, у которого я докупала ширмы, с большим букетом цветов «со значением» — он уезжал на следующий день в Японию и пришёл проститься. Он очень нравился Асе, который называл его «Ёмурочка», сокращая Иемура-сан. Мы обещали пойти на пристань проводить его. Наутро мы присутствовали при отходе большого японского парохода и при прощании уезжающих и остающихся японцев. Это было похоже на театр, Аська веселился до неприличия, я, впрочем, тоже.

Еще одним развлекательным эпизодом была встреча в портовом районе. Я уложила Аську и зашла в кафе поесть мороженого; было очень жарко и душно. Я возвращалась не спеша домой, не глядя по сторонам и не слушая замечаний, несшихся мне навстречу и вслед (я научилась их не замечать, особенно здесь). Но вдруг какой-то человек загородил мне дорогу. Не глядя на него, я ступила в сторону, он опять оказался передо мной. Я подняла глаза и увидела загорелого парня в светлом костюме, глядевшего прямо на меня. Я хотела пройти дальше, но он явно не желал меня пропустить. Меня всегда злили такие шутки, но тут в лице этого нахала мне показалось что-то, заставившее меня улыбнуться.

Это дало ему возможность заговорить, он пошел рядом и начал городить разный вздор о моей внешности, о том, что целый день искал случая ко мне подойти: на почте, на вокзале, в порту и т. д. Но что мне было легко прочесть по его лицу и по глазам, жадно оглядывавшим меня в темной улице, он был первый день на берегу после долгого рейса. Я ему сказала об этом. Он возразил, что я очень наблюдательна, но что в данном случае его восхищение относится именно ко мне. Я пожала плечами, мне нечего было отвечать на эти преувеличенные комплименты, и просила оставить меня в покое. Мы уже свернули в ту улицу, где был наш дом, и я вовсе не хотела давать пищу местным кумушкам.

Но мой провожатый не выражал ни малейшего желания оставить меня одну, и мне пришлось свернуть в боковую улицу, чтобы не вести его к своему дому. К тому же кое-что из его болтовни и в нем самом забавляло меня, и я вовсе не собиралась звать на помощь милиционера, как делала в подобных случаях всегда в Ленинграде. Мы шли по каким-то закоулкам и болтали; я уже прошла мимо своего дома по параллельной улице и теперь возвращалась к центру уже по третьей. Я устала от этой непредвиденной маршировки и, чтобы положить ей конец, пошла на хитрость. Я согласилась зайти опять в кафе и поесть мороженого, но с условием, что потом он оставит меня в покое.

Я солгала, что дома меня ждет муж и, вероятно, беспокоится моим поздним возвращением. Он все же добивался моего согласия увидеться завтра днем, и я, чтобы поиздеваться, дала ему адрес известного публичного дома в китайском квартале, который случайно подслушала на улице у пьяных матросов, шедших однажды впереди меня и обсуждавших различные качества тамошних «девочек». Я встала и, кивнув разочарованному франту, почти бегом бросилась домой. Через пару дней я встретила его днем, идя с Асей по главной улице, и сделала вид, что не заметила. А потом приехал Лев, и, ходя с ним, я уже была уверена, что он ко мне не подойдёт, хотя и стремится.

Лев появился неожиданно, когда перестала его ждать. Мне позвонили по телефону из старого дома и сообщили о его приезде: «Ждите гостей», — сказала дворничиха. Явился Лев, а за ним его телеграммы, опоздавшие недели на две. Он остался очень доволен новой комнатой и моим стараньем сделать ее возможно уютнее при отсутствии средств.

Первые дни все было очень мило, он сделал Аське парусную лодку по всем правилам: с рулем и полотняными парусами, с жестяным килем, и Аська торчал целые дни на Амурском заливе и пускал свой парусник, собирая вокруг себя толпы ребятишек, сгоравших от зависти. Иногда мы ездили в дачную местность на 19-ю версту, где был прекрасный пляж, лодки и яхты. Мы грелись на солнце, купались, я пыталась учить Аську плавать, но он трусил ужасно и орал, совершенно не слушая моих указаний. Мне становилось стыдно за моего сына за такое позорное поведение, и я бросала свои попытки. Мы отправлялись в лодке по Амурскому заливу, и Аська пускал свой парусник так далеко, что он исчезал из виду, тогда мы налегали на весла и догоняли его. Потом вместе шли обедать в ресторанчик на пляже, где были прохладные веранды и музыка.

Но так было первые дни. Потом Лев стал заботиться свыше меры о служебных делах; поздно приходил домой, часами рассказывал о своих планах, которых я не понимала или которым не сочувствовала. Я утомлялась и сердилась и заявила наконец, что буду собираться к отъезду. Он принял это к сведению и со своей стороны стал что-то предпринимать в этом направлении. Временно он перевелся на пароход, стоявший в ремонте, на который не обязательно было ходить каждый день, и пользовался свободным временем для изыскания возможностей уехать на законном основании. Я продавала свои летние платья и ненужные тазы и рукомойники через прислугу, а он добился, не знаю, каким чудом назначения в командировку в Ленинград за пароходом для Владивостока.

Сотни людей приезжают ежемесячно во Владивосток, стремятся выехать, мучаются с квартирами, но уезжает очень небольшой процент. Когда я сказала нашим инженерам в квартире, что собираюсь уезжать, они решили, что я шучу. Сами они уже были здесь три года и потеряли всякую надежду на отъезд. Между тем выяснилось, что мы поедем вместе с капитаном и механиком, и Лев уже собирался брать билеты и строил планы этого совместного путешествия. Я ему категорически заявила, что не желаю быть свидетельницей их попоек в вагоне-ресторане, и потребовала, чтобы мы ехали одни, без них. Лев ответил неопределенно и ушел, разозлив меня.

Он дежурил сутки на своем пароходе. А я в тот же вечер сложила чемоданы, заказала носильщику взять билеты до Ленинграда и в четыре часа ночи, в сопровождении сонного Аськи и двух носильщиков-китайцев, двинулась из дома, оставив Льву записку, и уехала, не повидав его, злая на все его поведение последних дней, на эту неопределенность и нерешительность, предоставив ему свободу ехать или оставаться.

Была невыносимая жара. Целый день в вагоне трудно было шевелиться. Так продолжалось до Байкала. Когда мы ехали на Восток в мае, озеро было все во льду, теперь в августе там уже были заморозки. У нас были довольно приятные спутники: какой-то переутомленный инженер, старый путейский профессор и женщина-партийка, заведовавшая столовой в Хабаровске.

В Красноярске я вышла погулять по платформе и, когда возвращалась, встретила у своего вагона рассыльную с телеграфа, которая спросила меня, не знаю ли я в нашем вагоне Ржевскую. Я ответила, что это я и есть, и она передала мне телеграмму от Льва, в которой он умолял сделать остановку и продолжать путь вместе: он ехал следующим поездом. Ему хорошо было писать: сделай остановку, но мне с вещами и ребенком это казалось довольно трудным. Город от вокзала далеко, гостиницы, я знала, переполнены, а ночевать на вокзале мне совсем не улыбалось.

Я вошла в вагон, не зная, что делать: до отхода оставалось 10 минут, вещи были разбросаны, Ася спал. В это время в купе вошел какой-то человек и начал устраиваться на свободном месте. Я рассказываю своим попутчикам о создавшемся положении, вдруг вновь прибывший вмешивается и говорит: «Если хотите остаться, оставайтесь — там на платформе моя жена, она приехала меня проводить Она — врач, у нее есть постоянный номер в гостинице сегодня она не будет ночевать в городе, а поедет на дачу — комната свободна. Кроме того, у вокзала стоит извозчик, который может вас отвезти, хотите?» Я побежала познакомиться с его женой, потом наскоро запихала вещи в чемоданы, мне помогли их вытащить на платформу, в последний момент выволокла сонного Аську, который упирался и не желал выходить, не понимая, зачем поезд уходит, а мы остаемся. Забыла только японские туфли под диваном, какая досада!