А тело несытое, как черствый кусок,
Опять покатится на окраины
Подпевать весне, щекочущей бульвары,
Опять ходить чаянно
Без пары!
Но ведь я поэт! Я должен стихами пролиться!
Я должен, я должен любиться!
В городах, покрытых шершавой мостовой,
Точно кожей древесной жабы,
Я пойду искать такой,
Которая меня увлекла бы.
Смешной
И невзрачный, побреду влюбляться
И, не смея не верить, безнадежно почти,
Буду наивно и глупо искаться
С той,
Которую не должен найти!
В провалы отчаянья, по ступенькам досады,
Я буду искать ту, которой нет.
А если б нашел я ту, что мне надо,
А если б знал я то, что мне надо,
Тогда бы я был не поэт.
Этот день жуткой зябью сердит,
Ты одна, далека. Я один совершенно.
Милых глаз двоеточье приди!
И шатается мозг мой блаженный.
Сколько утр в серебре меня
Ты выглядываешь из окна,
Нежна и легка.
За тяжелым паровозом времени
Зелеными вагонами тоска.
И сегодня город в тумане
Без очертаний
(Как горец в шотландском пледе!)
Глядит: падают хлопья субботы;
Срывает ветер с налета
С колоколен тяжелые листья меди!
Ах, а где-то пунктиром фонарика
Намечена Тверская в половодьи молвы,
И легла морщиной Москва-река
На измятый лоб Москвы.
Нет! Закрой эти ночи! Как дует!
Мутный зуд этих буден заныл точно зуб.
Я не помню, как рот твой меня целует,
Но помню широкую Волгу губ.
И только. А утро нарастает мозолью
На стертых пальцах усталых ночей…
О, какой человеческой болью
Задремать на твоем плече.
У короля была корона
Единственная в мире. Нет!
Сегодня вечером влюбленный
Ошибся первый раз поэт.
От любви зашумело в его голове.
Дело было здесь в Москве.
У кого-то было ожерелье дорогое.
Да,
Такое,
Каких не бывает, каких не сыскать.
Сколько раз оно было воришками срезано,
Но назад приносили: оно бесполезно,
Оно ведомо всем и куда же такое продать.
На пути из театра его теряли в карете,
Но на самом рассвете,
До публикаций в газете,
Его приносил владельцу нашедший… Тук-тук!
— Это, кажется, ваше, мой друг?!
И вдруг
Пропало. Вот тебе на!
Была осень, а не весна.
Да. Та самая осень, в которой
Август нюхает воздух пропахший, сырой.
Кто же и как же воры?
Чей украдено ловкой рукой?
Они его украли
И сломали.
Разбили. Вынули камни зрачков.
Расплавили души золотую оправу.
Продали по кускам.
По частям,
Много клочков,
Налево и направо.
И только много позже, несколько месяцев спустя,
Когда владелец бегал, плача, как дитя,
Искал, всё еще не теряя веры,
Несколько раз убив себя из револьвера,
Он вдруг нашел, закричал, как безумный в больничных стенах:
— Держите! Вот! Вот она. Ах!
Да, безумец, ты прав! Это облик ее появился,
И улыбкою глаз он обрызгал твое бытие.
Это в строках моих ее профиль склонился,
Этот ритм моих строк — это сердце ее.
Не грусти же, мой жалкий, вдруг нищий, загубленный,
Не носи ты, как траур, длинный мрак вечеров
В глубине своих глаз, муж моей светлой возлюбленной,
Да, я был в этой шайке ловких воров.
И мне твоя понятна боль,
Понятен вопль твой влюбленный.
Здесь, право, не причем король
И не причем его корона.
Всё это клочья старых грез!
Только глаза твои, полные слез,
Над провалами скорби и просини.
Это было в Москве отсыревшею осенью.
Протянулась, как в воздухе на шабаш колдунья,
Рука времени, мохнатая волосьями дней.
Вот уж слева ползет,
И ползет новолунье
Счастливой влюбленности рыжей моей.