Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

О группе имажинистов не распространяюсь, они сами достаточно бурно и буйно заявляли [о себе]. Имена их: Вадим Шершеневич, Анатолий Мариенгоф, Александр Кусиков, Рюрик Ивнев ^[451]. У них был свой журнал, что-то вроде «Гостиница для путешествующих» ^[452]. Дальше они основали свое кафе «Стойло Пегаса» ^[453]. Показывался Есенин. Его причисляли к себе охотно имажинисты и неоклассики.

Группа неоклассиков состояла из скромных людей, которые не рвались вперед. Сюда принадлежал танцор Большого театра Николай Николаевич Минаев, Наталья Кугушева, Мальвина Марьянова, Марианна Ямпольская ^[454].

Минаев в дальнейшем проявил себя как сатирик. Сатиры его претендовали на остроту ума, но соли-то ему и не хватало. Его вызывали и предлагали переменить темы. Помню, что он распространялся о слишком энергичных безработных, с которыми не стоит встречаться в переулках в темноте.

Наталья Кугушева — маленькая горбунья с милым личиком из рода татарских князей. Она не претендовала на особую значимость своих произведений. Помню ее строчку:

Она [не] вошла в литературу, 2 раза была замужем, прогуливалась по Арбату с породистой собакой и умерла, ослепнув, в инвалидном доме.

Марианна Ямпольская тоже не вошла в печать, но сильнее сказалась в окружающей среде. Она была терпеливой, самоотверженной женщиной, писала на машинке и помогала родным. В какой-то период жизни безумно влюбилась в поэта Адуева ^[455]; и в цикле посвященных ему стихов есть 2 превосходных: «Простое бабье слово ненаглядный…», и второе — белыми стихами, сюжетное, где говорится, как маленькая актриса московского театра покончила с собой от безысходной любви к Адуеву. Адуев в дальнейшем был автором пьесы, ловкой и остроумной, напечатанной в журнале, но не пошедшей на сцене. Он был приятелем Арго ^[456].

Марианна была сослана и многие годы провела в лагере, где работала на пилке дров. Оттуда доходили ее стихи, всегда трогательные; помню о маленьком китайчонке, за которым — умирающим — она ухаживала. Но главное — о встрече с Турандиной, волшебницей, тоже пилившей дрова, которая стала для Марианны сердцевиной сердца. Турандина умерла. Марианна Ямпольская вернулась в Москву сломленная, безвольная. Она умерла на 7-м этаже, с которого не спускалась. К счастью, она находилась под опекой некой Шуры, в дальнейшем получившей ее комнату. Гибели Турандиной она не смогла пережить. У Ямпольской был круг поклонников ее творчества. Беллетрист Русов, автор романа «Озеро» ^[457], считал, что она крупнейшая поэтесса наших лет.

Неоклассик Мальвина Марьянова мало сказывалась в окружающей среде. Я встретила ее позднее, больную, наметила день свиданья, но оно не состоялось.

Группа конструктивистов ^[458] также побушевала на эстраде «Домино». То были — Зелинский, Сельвинский, Чичерин ^[459]. Их манифест был — «Смена вех — мена всех». Слова произносились решительные, но уж очень разноперым было это объединение.

В той или иной мере все трое печатались. Несколько человек говорило об отвращении и ненависти к Корнелию Зелинскому. Я его не видела. Но предисловие к сборнику убитого Павла Васильева ^[460] он написал совсем неплохо.

Василий Павлович Федоров был ведущим лицом в Союзе. Физик по специальности. Закоренелый холостяк, жил всегда неустроенно, был взвинчен, сыпал парадоксами, резко критиковал. Его побаивались и к нему прислушивались. В те годы он был уже немолод, с недостатком шевелюры и большими безумными глазами. Легко нравился женщинам и легко их в себе разочаровывал. Был сослан туда, где «вьюга работает по-стахановски», как писал в поэме. И — не вернулся. Писал стихи, о которых насмешники говорили, что они так же оригинальны, как его фамилия. Помню название его романа «Земля дыбом» ^[461]. Он проскользнул бесследно. Помню строчки милого грустного стихотворенья:

Рифмы — день, тень, плетень. Особенно любил Ибсена. Хорошо играл в шахматы. Много говорил о еде. Делал великолепные доклады в Союзе. Сатирическая безыдейность.

Тарас Григорьевич Мачтет — уродливый горбунок, постоянно попадался мне навстречу в потоке публики. Автор приятной книжки стихов, где тема родственников — «дядя Сережа, тетя Паша» — сочеталась с русскими травами, с уютным бытом в маленьких провинциальных домиках ^[462]. Он грубо говорил мне: «У Мониной исключительно тонкая психология, это и делает ее поэтом, а у Вас что? И почему только Вы нравитесь человеку с революционным прошлым?» Его легко было простить, жалея и смеясь. Он великолепно знал Москву и москвичей со всеми их семейными делами, состоял высококвалифицированным сплетником. Нередко злорадствовал, любил подчеркнуть превосходство других перед собеседником, но, в сущности, оставался безобидным, несчастным, запущенным, не лишенным интересных знаний. Во время войны он предлагал Мониной соединиться и вместе спасать Москву. Нашлась какая-то странная особа, которая писала ему восторженные письма: «О, Тарас!» У кого-то он имел успех. В дальнейшем след его пропал.

Федор Жиц. На фоне тогдашних критиков, любителей утопить в луже, этот коренастый человек казался более крупным, широкообъемлющим. Бобров так и говорил: «Бейте каждого автора как попало, если он силен, то выплывет». А Федор Жиц хвалил всех, в каждом умел найти достоинства. Вышла тогда его книжка, нечто вроде дневника, кусочки биографии, обрывки мыслей, наблюдений ^[463]. Запомнилось мне, как что-то нужное, меткое, одно наблюдение: «Всё, хорошо сделанное для себя, пригодится и другим». Я встретила его у Бальмонта, майским солнечным днем. Он принес поэту кусочек сливочного масла, щедрый дар в те голодные годы. У выхода из квартиры он побежал за мной, я от него. Потом во Дворце искусств он сказал мне: «Я Вас люблю». Потом говорил общим знакомым: «Какая она неинтересная». О стихах: «Суровый морозный воздух». След его пропал.

Николай Соколов ^[464], молодой человек с карими глазами, постоянный член президиума. Творчества его что-то не замечала. Отзывались о нем, как о хорошем популяризаторе научных книг по физике.

Николай Николаевич Захаров-Мэнский, по пренебрежительной кличке «Захарка Мэнский», хорошенький молодой человек, любитель своих собратьев, всегда взвинченный, возбужденный. Что он писал — не знаю. Говорили — хороший администратор.

Николай Берендгоф ^[465]. Странный молодой человек с музыкальными способностями. Он находил, что с любимой девушкой не нужно встречаться. Это портит отношения.

Теодор Левит — молодой человек с блестящей памятью, феноменальной эрудицией. Был сослан за антисоветские анекдоты. Остался неунывающим шутником. Впоследствии работал в издательствах. Попалась мне какая-то его статья, на уровне профессорской эрудиции. Дальнейшее неизвестно.