1965
Голгофа (вторая)
Ах, эти игры на Голгофе!
Играют мальчики в кресты
И носят их,
Как бантик — носят,
Пока легко, и скоро бросят
У той мучительной черты.
Моя последняя черта.
Все меньше иноков — по следу:
Как ящерица без хвоста,
Я, плача, праздную победу.
Я сам, наверно, упаду
На эти скользкие ступени,
Где подгибаются колени,
Где только мысленно — иду.
Не дай мне, Господи, конца
Без искупленья,
Без надежды.
Не дай устойчивость невежды!
Не дай горошины свинца —
Конец глупца и гордеца.
О, дай мне, Господи, прозренье:
Я кровь Твоя,
Слеза Твоя.
Не утешенье — постиженье,
Преображенье бытия.
1967
«Люби меня тихо и грустно…»
Люби меня тихо и грустно,
пока за порогом темно,
любить, как болеть — безыскусно —
никто не умеет давно.
Но с глазу на глаз и заглазно,
едва зарумянится свет —
люби меня полно и праздно,
как будто усталости нет.
А в этой больничной одежде,
где я и четыре угла, —
люби меня просто, как прежде,
когда не любить не могла…
1971
«На взорванной кем-то панели…»
На взорванной кем-то панели,
на поднятой вверх мостовой,
где камни упасть не успели:
висят над моей головой —
ты что-то пустое бормочешь,
а мне вот — почти пятьдесят,
ты что-то несчастное хочешь,
пока эти камни висят.
Пока искушение смуты,
а мы перед миром — одни.
Но я не припомню минуты,
чтоб так не висели они…
1971
«Всё хорошо не потому…»
Всё хорошо не потому,
Что хорошо,
Но потому,
Что лучше быть не может.
Бродяге — полную суму,
Убийце — теплую тюрьму,
А кто без истины, тому
Пусть истина поможет.
Все хорошо, но только так!
Кто мост построил,
Тот мастак,
Иным — торить дорогу.
Проезд в автобусе — пятак
За полный круг, а кто — за так? —
Пешком! —
И слава Богу…
1971
«Я строю, а кто-то ломает…»
Я строю, а кто-то ломает,
я снова, а кто-то — опять.
А время остатки снимает.
И мне уже некогда спать.
А если не спать — не работа.
А если усну, и во сне
все тот же — без имени! — кто-то
бесчинствует молча во мне.
И я, отодрав от подушки
тяжелую голову сна,
шепчу:
«Откровение», «Пушкин»,
«Отечество», «гений», «весна».
1973
«О Боге, о людях, потом о делах…»
О Боге, о людях,
потом о делах
(В делах тебе может помочь и аллах).
Но ты о достатке не думай,
Довольствуясь малою суммой.
А если большая прибудет, мой свет,
Клади ее в тот же дырявый пакет,
А сам оставайся как прежде:
При той широте и при той тесноте,
При черством ли,
Свежем ли хлеба ломте,
При старой свободной одежде.
И будешь доволен уделом певца,
Коль песенку эту споешь до конца,
Но мне и подобная малость:
О смысле заботиться прежде всего,
В привычных делах не забыть никого —
Увы, не всегда удавалась.
И если я счастлив бываю порой,
То, стало быть, чудом устроился строй
Души в неразборчивом теле.
И если несчастлив я — узок и плох —
То тем, что считать не умею до трех:
О Боге, о людях, о деле…
1973
«Я, наверно, уйду, не достроив своих кораблей…»
Я, наверно, уйду, не достроив своих кораблей.
Проплыву над толпою в сколоченной наскоро лодке.
Мне всегда не хватало ни черных, ни белых морей —
мне мешали дышать эти мерные пальцы на глотке.
Оттого, как с гвоздя, я, срываясь, лечу в пустоту.
И покуда лечу это полное смысла мгновенье —
будто дело в руках,
будто первое слово во рту,
будто девственных губ ощущаю щекой дуновенье.
1976
«Когда я вернулся с войны, меня не узнали…»
Когда я вернулся с войны,
меня не узнали,
Говорили, что знали такого-то,
Но что это не тот…
Убивали меня, воскрешали,
До зубов пеленали,
Через край зашивали суровыми нитками рот.
И вернулся, конечно, не тот.
Но — вернулся! —
Чтоб, к земле приклонившись,
Вернуть хоть какого — того!
Сколько раз, не сломав головы,
Через голову перевернулся
Искушенный преемник —
Наследник пути моего.
И покуда живой — тот вернувшийся, —
Тлеет надежда,
Что проснется однажды, разжав кулачонки, во мне
Долгожданный, дурной,
По сегодняшним меркам — невежда,
Позабывший о славе, о грязи,
О прошлой войне…