Речка Устья. Стихотворный рассказ об одной русской местности

И теперь у нее другие задачи:

Быть не домом (увы!), а всего только – дачей.

МЯТЕЖНЫЙ ПОХОД

(впечатление участника по нескольким пересказам)

Старухин пришел из Нагорья

И стал нас убеждать:

«Мы, мужики, еще хлебнем горя,

Если не сменим рабочую власть.

Уже и хлеб, и скот отбирают,

Потом насильно в коммуну возьмут.

Там общим будет не только труд...

А церкви, слышали, как разоряют?»

Мужики сочувствовали, но молчали.

Слушая дальше, поняли потом:

Хоть и боязно идти на волисполком,

Но говорит же человек, что власть кой-где поскидали.

Решили завтра пораньше встать

И пойти скидать советскую власть.

Так и было. Утром собрались,

И в Ильинское – с песнями, с матом густым, как творóг.

Я с собой не взял ничего, а иные взяли,

Кто топор, кто семечки, кто что мог.

Добежали, открыли контору,

Дверь высадив (не помню, кажется, плечом).

Никого не застали там. Тот, который

Агитировал нас, убеждал горячо

Ничего не трогать. Какое!

Со столов мужики потащили скарб:

Ну, ножницы там и всякое такое...

И вдруг – выстрелы грянут как!

Это из Углича – комитета дружина,

Лошадь, телега и при ней пулемет.

Мы – врассыпную. Вот и вся причина,

Почему не удался этот поход.

Оказывается,  ночевал в деревне нашей

Солдат из Питера по фамилии Львов.

О сходке прослышал он днем вчерашним,

А ночью в Углич ушел. И вот –

Подъехали в Ильинское угличане

И быстро нас разогнали... Да.

А Старухин спрятался; помнится – в бане.

Его все-таки расстреляли тогда.

Старухин – не наш, но и Львов – уж не сельский.

Что нам было тогда до этих двоих?

Жить своим умом, видишь ли, не захотели,

Решили поучиться у других.

Кто из них был – как лист последний,

А кто – как первый жестокий мороз?

Так и не поняли ни я, ни соседи,

Зачем к нам черт тех двоих принес?

Да, было в Ильинском той осенью жарко.

Решил я больше не участвовать в мятежах:

Вот глядите, – без оглядки от выстрелов убежав,

Потерял я по дороге шапку.

...А что мы потом потеряли все вместе,

Это знают и куры мои на насесте.

Отступление о целине

Заросла тропа,

Там – излом-трава,

Ох, колючая, эх, липучая.

Нет! Тропа – не по мне,

По простой целине

Пойду лучше я.

Русских дел целина

Широка и вольна,

В ней бескрайнего чуда россыпи.

Тот, кто любит бродить,

Чудеса находить,

Целиной той набродится дóсыта.

В нашей долгой стране

Тропы есть в целине,

Но на них стебли трав, словно надолбы.

Ну а я, зная Русь,

Без тропы доберусь;

А куда – не скажу.

Куда надобно!

КАТЫРЕВА ЯМА

                               Памяти Оли Черновой

Поклоны ив воде речной –

От жажды бесконечной.

Людей же тянет в мир иной

Для дел околоречных:

Для полоскания белья,

Что выстирано в бане,

Для дела дельного и для

Пустого дела тянет;

Одних людей – для ворожбы,

Других – для дел сердечных,

Обычно – просто для косьбы

Травы приречной;

Иные любят рыб ловить

Из тайн глубоководных,

Другие здесь хотят забыть

Про мир негодный.

–––

Анне Кáтыревой душно и жарко,

Не спасает и свежий рассвет.

Ей своих дочерей, ох, как жалко,

А себя – уже нет.

К Устье утренней – по Пустóшке,

Шаг ее – тороплив.

Из тумана, как шалые лошади,

Вырастают призраки ив.

Вдоль по лугу сенокосному

Анна почти бежит,

Чтоб скорее, скорее кончились

Ее жизнь, ее страх, ее стыд.

–––

…А вчера свиноматка Фроська

Залегла наконец-то рожать.

Был уж вечер. Соломы в станок подбросив,

Анна приготовилась ей помогать.

Родились четыре сначала,

Через час – еще два.

Анна пуповины перевязала,

Рты очистила поросятам. Едва

Это сделала, Фроська забеспокоилась, заворчала,

Но вроде уснула. Надо ждать,

Когда выйдут другие. Сколько их будет – три, пять?

«Какая Фроська ворчливая у меня.

Эх, мало даем соли, клевера да ячменя».

…Лампа тусклая еле светила.

Задремала Анна и ей

То ли вспомнились, то ли приснились

Глаза ее дочерей,

А потом – бесконечное сено,

Что ворошила и огребала она,

Как пришла с покоса и села

У избы возле окна.

И увидела пьяного Павла.

Он сказал: «Что расселась, смотри,

В огороде трава, словно патлы

У бабы, нечесаной с девичьей поры,

И пора уж давно (такую-то мать)

Огород поливать.

А днем я всю избу перерыл,

Из еды нашел лишь творóг.

Зарабатывать я бы тоже мог,

Коль с хорошей еды набрался бы сил.

Твой свинарник, я слышал, хвалят,

А в доме – ни мяса, ни сала,

И дети наши заброшены.

Что нашел я в тебе хорошего?

Да, душа когда-то – была... А – тело?

Но теперь и душа очерствела...

Упросил я, Анна, свою мать

Наших детей в дом отцовский забрать...»

Он ворчал, будто небо при громе

Или голосом чавкающих свиней.

...Проснулась Анна и видит –

Нет поросят на соломе!

Их нет ни рядом с Фроськой, ни под ней.

Свинья, видать, родилá остальных,

И съела кровавый послéд,

А за ним – и детей всех своих.

Нет поросят! Совсем нет! Нет!..

–––

Наступал неизбежный тяжелый рассвет.

Появился Пикулин – колхоза начальник.

«Поросят сколько?» – спросил он сначала.

«Не знаю, – говорит Анна в ответ.–

Не увидела я, как Фроська

Стала опять рожать,

А потом поросят и съела».

«Брось-ка!

Если – так, то тебе несдобровать:

Ты вред нанесла колхозу,

А, значит, и всей стране.

Нам ведь, знаешь, отовсюду угрозы,

Мы нынче, как на войне.

Потому я должен, как руководитель,

Сообщить, кому надо, что ты – вредитель».

«Ты сам-то загнал, – забыл уж? – коня

И пьешь, как мужик мой запойный.

Забыл, что двое детей у меня,

А Павел – что ветер вольный?

Разродилась-то Фроська лишь к середине ночи.

А я в прошлый день  устала очень».

Засмеялся тогда Пикулин

И сказал, глядя Анне в глаза:

«Мне щадить тебя нельзя,

Чтоб меня с должности не турнули.

А о детях-то не беспокойся:

Свекровь возьиет их к себе.

Ты подумай-ка лучше о своей судьбе,

Скоро спать-то придется в казенной избе,

И жить – по команде “Стройся!”»

Он ушел. Анна села

Рядом с логовом Фроськи на пол.

Ни о чем думать не хотелось

(Хорошо, что Пикулин ушел).

Лампы тусклые, плохо видно...

Фроськины роды – как страшный сон...

Жито, отданное в район,

Требуют голосистые свиньи...