Одолень-трава

и когда та боль пройдёт,

я не знаю.

Ах ты, доченька краса,

милей милой,

как косой траву, отца

ты скосила.

Мне не в радость белый свет,

не в удачу.

Я молюсь на твой портрет

и всё плачу.

Что нашла ты в том краю,

на чужбине,

здесь жила бы, как в раю,

как в малине.

дочка, доченька моя,

в дальнем крае

твоя новая родня –

вся чужая.

Может, станет обижать

смеха ради,

а свекровка-то не мать

не погладит.

Поживи ещё чуть-чуть

вольной птицей,

смотришь, здесь когда-нибудь

приземлишься.

Здесь вокруг одна родня:

дяди, тёти.

Я умру – вы без меня

проживёте.

Прошептала тихо дочь:

«Милый, папа,

я с тобою жить не прочь,

ты б не плакал.

Без тебя мне жизнь не в раж,

не в удачу.

Я сама неделю аж

горько плачу.

Всё реву и не могу

нареветься,

слёзы падают на грудь

прямо в сердце.

Знаю я, что там вдали –

всё чужбина,

буду жиь я без родни,

как былина.

Может, станет нелегка

моя участь,

и к тебе из далека

не домчусь я.

Но без милого, отец,

много хуже,

ухожу я под венец

прямо к мужу.

Улечу с ним в дальний край

птицей сильной.

Ты мне, папа, пожелай

лёгких крыльев».

 ТОСКА – ПЕЧАЛЬ

Как на море-океане

да на острове Буяне

возле дуба на поляне

красна девица сидит,

умывается слезами,

как святой перед образами,

укрывается руками,

грусть-тоска её томит.

Ну, зачем, скажи, кручина,

ты измучила дивчину,

иссушила, как былину

сушит жаркий суховей,

угони свои печали

ты в заоблачные дали,

чтоб они не обижали

никогда простых людей.

Если вздумаешь остаться

и со мною потягаться,

то тогда святого старца

я на помощь призову.

Он приблизится к девице,

скажет: «Надо помолиться,

как же так могло случиться,

что ты грезишь наяву?»

И заплачет горько дева,

как в темнице королева,

обошли, мол, справа-слева

думы чёрные меня.

Опьянев от полной власти,

душу рвут они на части,

и она горит от страсти

и сгорает без огня.

Скажет старец: «Что ж, дивчина,

поборюсь с твоей кручиной

и кнутами, как скотину,

угоню отсюда вдаль.

И тогда засвищут птицы,

друг твой вздумает жениться,

на тебе, краса-девица,

и пройдёт твоя печаль».

              ***

Сегодня небо синее,

как у тебя глаза,

и мы с тобой счастливые,

счастливее нельзя.

На небе нет ни облачка,

и так же мы чисты.

Твоя цветная кофточка,

как на лугу цветы.

Приветная улыбочка –

не девичья игра.

Гуляем мы в обнимочку

до самого утра.

Тебя зову любимой я

и радуюсь сполна.

Глядит на нас, завидуя,

печальная луна.

А звёзды, словно семечки,

так просятся на зуб.

Шепнула на скамеечке:

«И ты мне тоже люб»

До зореньки милуемся,

не жизнь, а просто рай.

Захочем – поцелуемся,

как будто невзначай.

И ангелом хранимые

смеёмся над собой:

«Стань мне женой, родимая. –

Пожалуйста, родной».

                МЕЧТА

Она мечтала о том мгновенье,

когда в аллее, где листьев рой,

ей повстречается, как провиденье,

высокий добрый и молодой.

Он скажет нежно: «Вы так красивы,

к лицу Вам шляпка и сарафан,

а если хочется Вам стать счастливой,

прошу к венцу Вас со мной, мадам».

Он взглянет томно, прошепчет страстно,

ища улыбку в её глазах,

и станут небо и мир прекрасны,

точь-в-точь как пишут про них в стихах.

А солнце жжёт ей худые плечи,

терзает шляпу и сарафан.

Она торопится, спешит на встречу:

мечта – неправда, но не обман.

                      ***

Ты подошла ко мне и прошептала:

«Я так люблю…». И взгляд твой был красив,

что сердце мотыльком затрепетало,

в безумном танце крылья распрямив.

Я затаился, я ступить не смею,

чтоб не спугнуть удачу в этот миг.

Так перед бурей в страхе глупом млеет

невежественный верущий мужик.

Ах, сколько лет я жаждал этой встречи

и этих слов, солгать не даст Господь.

Ты, словно доктор, душу мою лечишь,

бальзамом счастья поливаешь плоть.

Мир засиял средь темноты кромешной.

Твои слова, как добрые стихи.

Ресницы уронив, сказала ты с усмешкой:

«Я так люблю… французские духи».

 ТРУБКА СТЕПАНА РАЗИНА

Думу думал атаман,

как всегда с любимой трубкой.

Говорят, связал Степан

с ней судьбу свою не в шутку.

Но скользнула невзначай

трубка за борт, словно рыбка.

«Казаки, не подкачай,

здесь, скорей всего, не глыбко».

Раздевались казаки,

кто шустрее – те в одёже

дна искали у реки,

да, видать, не вышли рожей.

Не схотела Волга-мать

отдавать назад потерю.

«Будем день и ночь искать,

воздаётся-то по вере».

Но ничто не помогло,

пусто, как в худом кармане.

За ночь много утекло

и воды, и ожиданий.

Закручинился Степан.

Казаки всю ночь не спали,

раз в печали атаман,

есть причина для печали.

Предлагали казаки

трубки разного фасона.

«Дураки вы, дураки,

трубки ваши – ваши жёны.

И не смейте отдавать

их ни другу и ни брату,

мне же счастья не видать,

сам во всём я виноватый».

Ах ты, матушка-река,

знала ль ты про бунт казачий,

что Степан без табака

растерял свою удачу?

И не царские стрелки

победили вольных братьев,

а красавицы реки

то ли зависть, то ль проклятье.

Говорят, где уплыла

трубка рыбкой золотою,

плачет древняя ветла

над могучею рекою.

Может, просит у реки