Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы)

Употребляемое Есениным название дуба происходит от библейского именования места, где этот дуб рос, — Мамре или Мамврия; впрочем, происхождение есенинской транскрипции этого топонима («Маврикия») не выяснено.

И тот, кто мыслил Девой, / / Взойдет в корабль звезды. — Одним из источников этого образа является изображение Богоматери-Девы на иконе «Неопалимая Купина». Сопричастность Ее трем мирам — земному, небесному (ангельскому) и духовнопрестольному (Божественному) — обозначена тем, что Ее образ помещен в центре трех пространств — трех четырехугольников различных цветов; два из них представляют ромбические фигуры, образующие в сочетании подобие восьмиконечной звезды. Согласно христианской символике, «символ звезды имеет самое непосредственное отношение к изображенной на иконе „Звезде Незаходящей, вводящей в мир Великое Солнце“» (Кокухин Н. Купина неопалимая. — Журн. «Православная беседа», М., 1994, № 4, с. 15). Кроме того, на иконах «Преображение Господне» Фаворский свет, знаменующий обетование грядущих человеческих судеб, почти всегда изображен в виде звезды, окружающей Спасителя, то есть Он, говоря словами Есенина, находится в «корабле звезды» (наблюдения Л.А.Киселевой — см.: «Есенин академический…», М., 1995, с. 170–173). Показательно, что вскоре после «Октоиха» Есенин написал поэму «Преображение».

Пришествие (с. 46). — Зн. тр., 1918, 24(11) февраля, № 141; сб. «Мысль», кн. 1, [7] Пг., 1918, с. 7–11; Зн. тр., 1918, 7 апреля, (25 <марта>), № 174; журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 1, <13> апреля, с. 38–42; П18; Триптих; Рж. к.; П21; Грж.

Беловой автограф (ИРЛИ) являлся наборной рукописью произведения для сб. «Мысль», кн. 1 (указано В.В.Базановым в кн.: Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли. СПб., 1994, с. 20). Рукопись имеет титульный лист, в центре которого рукой автора написано: «Пришествие / / Сергей Есенин». В его правом верхнем углу — помета другой рукой: «4/XII», очевидно, означающая дату поступления произведения в редакцию упомянутого сборника. Таким образом, рукопись «Пришествия» была зарегистрирована в «Мысли» 4 декабря 1917 г. (год устанавливается однозначно по времени выхода сборника в свет).

От более поздних публикаций текста эта ранняя рукопись поэмы (как и ее публикация в сб. «Мысль») отличается тем, что в пятой главке Есенин рифмовал «Пётро — вётла» и «Пётро — кто-то» с употреблением звательного падежа диалектного варианта имени «Петр» (то есть «Пётра») и диалектной формы множественного числа существительного «ветла» («вётла», а не «вётлы»).

Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.) с уточнением взаимного расположения некоторых строк текста по другим источникам. Датируется по Рж. к., где рукой Есенина проставлено под типографским текстом: «1917 октябрь». В наб. экз. — помета автора: «<19>18», противоречащая факту, что Иванов-Разумник послал текст «Пришествия» Андрею Белому при письме от 9 ноября 1917 г. (сама копия ныне неизвестна). В этом письме критик так отозвался о поэме:

«В ней есть чудесные места, некоторые я твержу уже несколько дней. И снова революция как Крестный путь, как Голгофа. Конец какой чудесный:

Растет мальчик (и откуда что берется); пройдя через большие страдания, быть может, и до Клюева дорастет. Кое в чем он уже теперь равен ему» (Письма, 314).

17 января 1918 г. Андрей Белый просил своего адресата: «Если увидите Есенина, поблагодарите его еще раз за поэму, посвященную мне; она мне очень понравилась; и я часто ее перечитываю» (Письма, 316).

Еще до публикации «Пришествия» Иванов-Разумник обнародовал почти половину текста поэмы (ст. 7-16, 27–32, 35–36, 53–59, 62–65, 90–99, 107–120) в статье «Две России» (Ск-2, с. 218–219, 220, 224, 227). Как и в случае «Октоиха» (см. комментарий выше), критик использовал «Пришествие» для иллюстрации представления позиций «людей двух станов»: «…бесконечно разно чувствуют происходящее в мире две наши России. Для одной — черная бездна революции разверзлась вверху и внизу; и дьявол повесился, и Бога нет — ибо пришел Ангел Зла, пришла революция, и до конца свершит свой путь. Для другой — снова „раздралось небо“, церковная завеса, снова „дьяволы на руках укачали землю“, и Бог безмолвствует — ибо распинается народ, ибо не дадут революции свершить пути до конца, ибо „снова пришествию Его поднят крест“… Как понять друг друга этим людям двух разных миров?» (Ск-2, с. 219–220). Приведя затем финал «Пришествия» (от слов «О верю, верю — будет…» до конца), Иванов-Разумник дал ему такое истолкование: «Нам дана была великая радость — увидеть пришедшую в мир свободу, и нам же дана великая скорбь — крестный путь свободы <…>. Грязь мирового ливня покроет теперь поля — если еще не близко чудо всемирной революции. Свое мы сделали — мы боролись, и впредь до конца будем бороться за свою правду <…>. И если мы погибнем, „дочерпав волю“, то погибнем не напрасно: мы „вытекшей душою удобрим чернозем“, и взойдут на нем весенние семена, которые разбрасывает теперь по всему миру русский вихрь» (Ск-2, с. 227).

Рецензируя сб. «Мысль», М.О.Цетлин констатировал: «Начинается сборник стихотворением Есенина „Пришествие“ (пришествие большевистской революции) <…>. Первые слова сборника — есенинское „Господи, я верую“» (газ. «Новости дня», М., 1918, 13 апреля (31 марта), № 16). Эту же строчку (вместе с тремя последующими) И.А.Оксёнов определил как «пламенную молитву» (журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 13, 15 октября, с. 8; подпись: А.Иноков).

О мировоззренческих основах тогдашнего есенинского творчества (с примерами из «Пришествия») говорил в том же 1918 году С.Гордон: «Характерно, что фаталистический оптимизм как бы заглушает чувство трагизма совершающегося. Оно лишь мигами мелькает, — и растворяется в пафосе веры.

— Как взойду я по ней (лестнице) с кровью на отцах и детях <так>,— спрашивает Есенин, но не развивает идейно этого вопрошающего чувства трагедии:

Гибель несет освобождение, а долгий срок до встречи сокращается верой в преображение. <…> Трагедия современности не ослабила в народных поэтах чувства земли-родины. Они видят ее озаренной небесным светом и не раскрывают нам всей сложности трагедии, мысля ее как логическое развитие христианского фатализма. И это не случайно. Люди земли, они крепко стоят на ней: для тех, кто крепко связан с землей, с миром, фатализм является наиболее естественным выражением их мироощущения, и трагедия — такое же явление в ряду прочих мировых явлений, как листопад, осень, смена времен года, рождение, расцвет и смерть…» («Слово и культура: Сб. критич. и философских статей». М., 1918, с. 82).

Характерно, что после берлинского переиздания в 1920 г. «Пришествия» и других поэм Есенина 1917 года (Триптих) появился отклик М.Л.Слонима, где время написания этих произведений было отождествлено со временем их появления в печати: «После прекрасной поэмы Ал. Блока „Двенадцать“ уподобление революционной России воскресающему Христу стало излюбленной темой той „Мессианистической“ поэзии, которая пышно расцвела сейчас в советской России. <…> Сергей Есенин… называет Русь „приснодевой — осынившей дол“. Он верит, что новый спаситель родится на полях России» (газ. «Воля России», Прага, 1921, 3 февраля, № 119; подпись: М.Сл.; ср. также отзыв Ф.В.Иванова — газ. «Голос России», Берлин, 1921, 20 июля, № 714). Парижский критик В.Мацнев писал: «В песнях Есенина много не только любопытного, но и значительного, но все это с огромной дозой бесстыжества, лукавства, распутиновщины. Как и Есенин, мы верим в „Преображение“, но придет оно тогда, когда такие вожди и певцы народа, как он с Клюевым и те, кому они служат, исчезнут, как болотные огни, когда Россия действительно прозреет, а пока скажем словами Есенина: „Опять Его вои / / Стегают плетьми / / И бьют головою / / О выступы тьмы“» (газ. «Общее дело», Париж, 1921, 17 января, № 186).