Тропа моя обледенела,
Вилась по глыбе снеговой.
Едва парах лазурь синела,
Безбрежно встав над головой.
И этой девственной пустыне
Мертворожденная душа
Влеклася тайны благостыней
Под игом крайним рубежа.
В сене, в луне добродушная телка
Тенью загона выходит к стеклу —
Ее интригует огнистая елка,
Тянется мордой к теплу.
В русской деревне — смазные избушки,
Праздником шамкать старух,
Квасом, в глотках, ароматно краюшку,
Святками тройкой ухабисто дух.
Все, утомяся полей толчеею,
Льдистобуранов российских алтарь —
Елка пред ним расцветилась свечою —
Искры мороза жемчужат, как встарь
Время идет, изменяется вера;
Зайцы, в забытый забравшися пчельник,
Будут на елку навешивать звезды
В синий и чтимый старухой сочельник…
Нашей эпохою: радио — храмы!
Библия — вечные своды наук!!!
Патеры, дьяконы, рабби и ламы
Только невежества темного звук.
Где же цветная сочельников елка,
Свечечек детских невинноогни? —
К ней из загона пушистая телка,
Да зайцы оравой примчатся одни.
Прыгать, резвиться полянные дети
Будут вкруг елки пахучих ветвей.
Где нависают морозные нити
Рубила святок России полей.
Ее звериное начало —
Распоясавшийся кабак…
Полей свободы Руси — мало.
Где ветер носит лай собак…
Звенят телег ее железки
До ночи черные горы
И в осень спелых перелесков
Вкопались глазные костры.
Перед мужичьим сбитым сходом,
Где оттиск на земле подков,
Поев краюху с желтым медом
Не заплетет ржаные косы
Богиня зимних русаков,
В кумач одетая раскосо.
Лязгают пасти собвея
Им никогда ничего не жаль.
Вот она — аллея
По которой бродит печаль.
И хорошо, что здесь пустынно
И сырой ночи туман.
Ночь не покажется длинной
Для невсхожих семян.
А, если и выйду наружу,
То старый виден коттедж.
Покоя его не нарушу,
По примеру круглых невежд.
Домик в отдаленном Бронксе.
(Еще немного и будет парк.)
На полночном окраин прононсе
Имя — сущий подарок!
Вспомним с молитвой Эдгара,
С молитвой безумий и зла!
С дыханием бедноугара,
Где честность неуязвима!!
Поэт путешествий и мрака,
Захватчик всех бедняков,
Без полировки и лака
Не исчезающий средь веков.
Будем читать и славить
Великого Эдгара По.
Делать мы это в праве,
Идя талантов тропой.
И в Бронксе на стены коттеджа,
Наложим шпаги строк:
«С тобой мы не были прежде
Грядущее жребий сберег!»
В бедном узком чулане:
«С гладу мертва жена»…
Это было тумане
Окраин Нью-Йорка на!
П.С. (Это стихотворение написано «модернистическим» — спутанным нарочито, размером).
Экспресс сверлился бурей в подземелья,
Десятки верст гремел поспешно ход —
Рабом, хватившим много зелья,
Кому стал черным небосвод.
Экспресс скакал, ища свою утеху,
Стуча костьми, как скачут мертвецы…
И стрелы завистью к его сгибались бегу,
И жадностью к грошам купцы.
Экспресса лапах жадных пассажиры
Не знали станций промелькнувших счет,
Насытившись пространственной наживой,
Они кляли безумия почет.
И, в такт стенаньям, мчалися вагоны —
В пространстве черные, круглящийся тоннель…
О притяжения законы!
О центр земли — ОТЕЛЬ.
Клоака парадная зданий,
Фундаменты только мосты.
О город подземных изданий
Обратности Космос ты.
Труба-богатырь ароматов
Единственных пауз гниений,
Где пляшет заржавленный атом,
Воняя геены геенней.
От смрада протухших созвездий
Пузыристо булькает ладан.
Ступай или прыгай иль езди —
Ты буденоздрею обрадован.
Не ландыш — чахотка пахучести,
Не внешне наивность фиалки
Здесь кротко громовому учатся
Отчетливо запаху свалки.
Симфонии месс ораторий
Клоака Гиганта в тебе
Гневном на цементном затворе
Архангела судной трубе.
И город, полдневно ликуя
Блистая на спицах карет,
Отклонит наивно рукою
Душка надоедливый бред.
Когда ж опускаются шторы
Мясная на каждый бульвар
Клоаки откроются поры —
Ее ароматов базар.
И каждом подвале, гостиной
Внимательном носом взгляни
Клоаки Гиганты — интимной
Присутствье беспорно родни —
Тончайшую щель тротуара,
Колодец трубу или дверь
Протянутся вздохи муара
Клоакины шлейфы мегер…