Был домовой в былые годы
Персоной главною в дому.
Живя в грязи, в чаду, в дыму,
Свои жестокие невзгоды
Народ приписывал ему.
Ему почтенье выражали,
Его молили, ублажали,
С ним заключали договор.
Чтоб он берег и скот и двор.
Но домовой всегда и всюду
Нуждой измаянному люду
Так заворачивал дела,
Что, глядь, густая паутина
Бесхлебный закром заплела, –
Глядь, и того страшней картина,
Лихая выпала година,
Все подмела ее метла:
Во рву последняя скотина,
И двор весь выгорел дотла!
Народ испуганно судачит:
Хозяин был не к месту, значит,
Что невзлюбил-де домовой
Его фигуры горевой,
Что, как ни мало в том веселья,
Необходимо поскорей
Искать другого новоселья,
Где домовой авось добрей.
Чур! Заметися, след, порошей!
Шли погорельцы с жалкой ношей,
Тащили скарб последний свой.
Но беднякам нигде хороший
Не попадался домовой.
Томяся в горестном уделе,
Не понимал народ простой,
Что домовой на самом деле
Был только выдумкой пустой,
Плодом догадки суеверной,
Зло-беспросветной темноты,
Крестьянской страшной, беспримерной,
Непобедимой нищеты.
И лишь когда крестьянин бедный
На путь советский, путь победный,
Ногою твердою вступил
И за собою закрепил
Уклад зажиточно-колхозный
С ядром культурно-молодым,
Конец положен дням худым,
И домового призрак грозный
Пропал, развеялся, как дым.
И лишь порою гнусный запах,
Пахнув из темного угла,
Напоминает нам дела
Тех дней, когда на злых этапах,
В когтях двуглавого орла,
У темноты, у черта в лапах
Деревня старая жила,
Деревня та, где раздавался
И днем и полночью глухой
Казнимых баб истошный вой,
И, слыша это, извивался,
Злорадным смехом заливался
В подполье мрачном домовой.