Слушай, ветер! Ты мчишься отсюда в Россию,
ты к родимой земле прикоснешься облетом.
Передай там, что мы уже скоро осилим
вон того, чьи из зарева бьют минометы.
Ты скажи там, что лист уж становится хрустким
и четвертая осень нам в души стучится…
Ничего! Мы грустим и деремся по-русски
и живем по московским часам за границей.
Всю страну обеги, закоулки облазай,
барабань по стеклу, на прохожих кидайся
и шепни мимоходом одной сероглазой,
а о чем — ты уж как-нибудь сам догадайся.
Ракет зеленые огни
По бледным лицам полоснули.
Пониже голову пригни
И, как шальной, не лезь под пули.
Приказ: «Вперед!»
Команда: «Встать!»
Опять товарища бужу я.
А кто-то звал родную мать,
А кто-то вспоминал — чужую.
Когда, нарушив забытье,
Орудия заголосили,
Никто не крикнул: «За Россию!..»
А шли и гибли
За нее.
Бои, бои… Тяжелый шаг пехоты
На большаках, где шли вчера враги.
На бровку опершись, на переходе
Натягивает парень сапоги.
Простые, загрубевшие от жару,
Но крепкие — носить не износить.
Еще и тем хорошие, пожалуй,
Что по Берлину в них ему ходить.
Еще утрами черный дым клубится
Над развороченным твоим жильем.
И падает обугленная птица,
Настигнутая бешеным огнем.
Еще ночами белыми нам снятся,
Как вестники потерянной любви,
Живые горы голубых акаций
И в них восторженные соловьи.
Еще война. Но мы упрямо верим,
Что будет день, — мы выпьем боль до дна,
Широкий мир нам вновь раскроет двери,
С рассветом новым встанет тишина.
Последний враг. Последний меткий
выстрел.
И первый проблеск утра, как стекло.
Мой милый друг, а все-таки как быстро,
Как быстро наше время протекло.
В воспоминаньях мы тужить не будем,
Зачем туманить грустью ясность дней, —
Свой добрый век мы прожили как люди —
И для людей.
Спасибо той земле, что столько раз
Спасала нас от пули и гранаты
И, вскопана саперною лопатой,
Как щит, надежно заслоняла нас.
Еще спасибо камню, чьи бока
Покрыты мхом. Он лег у косогора,
Чтоб в перебежке выручить стрелка
И стать на миг укрытьем и упором.
Дубам ветвистым низко бьем челом, —
Мы с болью их рубили для наката.
Деревья умирали, как солдаты,
Чтоб люди уцелели под огнем.
Мы помним и тебя, радушный клен, —
В твоей тени мы спали на стоянке, —
И листьям вырезным твоим поклон,
Маскировавшим тягачи и танки.
Спасибо раннему цветку. Он вдруг
У бруствера оттаявшего вырос.
И ожил бурый разбомбленный луг,
Когда на свет подснежники явились.
Спасибо ливням, что смывали пот,
И родникам, что утоляли жажду,
Всему, что, несмотря на бой, цветет,
Любому стебельку и ветке каждой.
И травам, просто радовавшим глаз,
И солнцу, что окопы нагревало,
Спасибо той земле, где всё за нас,
Где каждая былинка воевала.
Незыблемый обычай есть в народе:
Когда в края заветные опять
Придет казах, прославленный в походе,
Обязан землю он поцеловать.
И он, казах, как по закону надо,
Товарищ наш по боевой судьбе,
Прильнул к земле в предместьях
Ленинграда:
«Земля моя, я вновь пришел к тебе!»
Мы в том болоте сутки спали стоя.
Нас донимали мухи и жара.
Оно было зеленое, густое.
В нем от застоя дохла мошкара.
Там не хотели рваться даже мины
И шли ко дну,
пуская пузыри.
…И если б не было за ним Берлина,
Мы б ни за что туда не забрели.
Разбитые дзоты у станции Мга.
Кирпич, и железо, и в пепле снега,
И тишь обгоревшего сада,
И след от воздушных боев в синеве,
И первая кровь на колючей траве,
И первый обстрел Ленинграда…
Лежит мой товарищ на ладожском льду.
Клубится у Гатчины бой.
И это — цена тишине, и труду,
И каждой минуте с тобой.